Бродящие силы. Часть I. Современная идиллия

- Messieurs! - воззвала тут Моничка к Куницыну и Ластову, внимавшим, подобно другим, предыдущему спору. - Sauvez nous de cette trombe sauvage de radotage savante d'un savant sauvage sur des sauvages savants! [Спаси нас от этого дикого вихря бредового учения для ученых дикарей (фр.)]

- Vous n'avez que d'ordonner, m-lle [Вы не склонны к порядку, мадемуазель (фр.)], - отвечал правовед и, шепнув Ластову на ухо: - Помни наш уговор, - обратился к Наденьке.

Поэт не замедлил приблизиться к Моничке.

- Не посещали ли вы, подобно старшей кузине вашей, университетских лекций? - начал он вопросом.

Барышня насмешливо взглянула на него.

- Как же, раз Лиза уговорила меня пойти с нею. Читал знаменитый ваш Костомаров.

- Ну, и что ж?

- Так веселилась, что и сказать нельзя.

- В самом деле?

- Да, чуть не заснула.

- А! Что ж он, плохо читал?

- Не берусь судить. Должно быть, по-вашему, не очень плохо, потому что ему аплодировали. Одной шикать не пришлось, но скука, mon Dieu, что за скука! Рассказывал он про древних русских, кажется, про новгородцев; ну, сами посудите, что мне в древних новгородцах? C'est plus, que ridicule [Это больше, чем смешно (фр.)]! Если очень уж понадобятся, то чего же проще - справиться в тоненьком Устрялове? А то сидеть битый час в душной, жаркой зале, не сметь пошевельнуться, comme un automate [Как автомат (фр.)], поневоле раззеваешься. Ха, ха! Жаль, право, то не заснула! Душка Костомаров, я думаю, был бы в восхищении от магического действия своих лекций. Прекрасное заведение для людей, страдающих бессонницей. Если не будет у меня сна, то можете быть уверены, не забуду вашего университета; до тех же пор к вам ни ногой.

Ластов слушал ее с улыбкой.

- А скажите, пожалуйста, другие слушательницы так же засыпали под снотворным обаянием лекции?

- То-то, что нет. Это меня и удивило. Одни сидели как вкопанные, с разинутыми ртами, точно проглотить хотели профессора; другие даже записывали! Я не иначе могла объяснить себе такую пассивность, как долгой привычкой: ведь и люди, нюхающие табак, не чихают более от него. Что меня, однако, более всего шокировало у вас, так это то... Не знаю, говорить ли?

- Говорите; вы ведь эмансипированная, если не ошибаюсь?

- Да... Так, видите ли, мне было и странно, и досадно, что студенты ни малейшего внимания на девиц не обращают, точно их там и нет.

- Да мы этим гордимся! - возразил с некоторою горячностью Ластов. - Чтобы девицы ничуть не были стеснены в своих занятиях, мы нарочно их не замечаем.

- Как вы, милостивый государь, смешно рассуждаете. Если девица удостаивает ваши лекции своим посещением, то первый долг ваш, я думаю, как galants cavaliers, показывать, по крайней мере, глубокое внимание.

- Вот как! Вы, Саломонида Алексеевна, хотите, видно, сделать из университета нечто вроде Летнего сада с его майским парадом невест? Покорно благодарим за незаслуженную честь! Если девушка жаждет просвещения - мы не помеха ей, пусть посещает наши лекции - но и только.

- Очень нужно нам ваше просвещение! Истинное просвещение заключается не в том, чтобы знать, когда жили древние новгородцы, как назвать по имени и фамилии всякую букашку; это дело особой касты чернорабочих - касты ученых. Да, господа университетские, вы - черный народ. Истинно просвещенный пользуется вашими открытиями, пользуется железными дорогами, телеграфами и т.д., но сам не стает марать себе рук унизительным трудом.

- Никакой труд не унизителен, - отвечал Ластов, - менее всего умственный. Это уже до того общепризнано, столько раз перевторено, что отзывается даже общим местом. Так, по-вашему, истинно просвещенные те, которые сидят сложа руки, жар чужими руками загребают, то есть паразиты? Браво!

- Вы не дали досказать мне! Эмансипация прекрасного пола - вот что главным образом характеризует истинное просвещение. Свобода во всем. Прежде, бывало, ни за что не дадут в руки девиц Поль де Кока...

- А вам дают? Моничка расхохоталась.

- Qu'il est naif [Наивно (фр.)]! Я сама беру его. Отчего же и не читать Поль де Кока? Вслух прочитывать, конечно, - un peu genant, ну, а про себя...

- Пол де Кок - писатель очень хороший, - заметил Ластов, - рисует прекрасно парижский быт, но все-таки я того мнения, что чтение его в ваши лета более вредно, чем полезно: юношество имеет обыкновение вычитывать из романов именно то, чего не следует.

- Ну да! Послушайте, ведь вы уважаете Лизу, как вашу же студентку?

- Положим, а что?

- Да то, что она и Наденьке позволяет читать, что той вздумается.

- Не может быть!

- Я же вам говорю; что мне за выгода лгать?

- Надо переговорить об этом серьезно с Лизаветой Николавной.

- Можете.

Моничка ускорила шаги, чтобы поравняться с Куницыным, который в это время с особенным жаром объяснял что-то Наденьке; но осторожный правовед сделал вид, будто не слышит вопроса, с которым обратилась к нему Моничка; чтобы не возбудить общего внимания, последняя нашлась в необходимости воротиться к своему буке-"университанту".

- Если бы вы знали, m-r Ластов, какой вы скучный - ну, просто Костомаров!

Ластов рассмеялся.

- Дай-то Бог; очень рад был бы.

- Нет, в самом деле, как же, сами согласитесь, ходить с молоденькой девицей и не уметь занять ее?

Ластов зевнул в руку.

- О чем говорить прикажете?

- Мало ли о чем. Если не можете ни о чем другом, так говорите хоть о театре. Часто вы бываете в опере? Говорите, острите, ну!

- Бываю.

- А, скажите, пожалуйста, бываете! Какая же опера более всего нравится вам? Каждое слово приходится выжимать из вас, как из мокрого платка.

- Какая мне опера более всех нравится? Если б я был хвастлив, то сказал бы: "Разумеется, "Дон Жуан!" Но я откровенен и сознаюсь, что и музыку Верди слушаю с большим удовольствием, например, "Трубадура", "Травиату"...

- "Травиату"? Да ведь все наши примадонны толсты, а Травиата умирает от чахотки? Да и декорации в "Травиате" очень незавидны.

- Опять-таки должен сознаться, что ни певицы, играющей Травиату, ни декораций не видел.

- Как не видели? Где же вы сидите?

- А в парадизе, притом на второй скамье. Первая скамья, как известно, искони абонирована, и абонементы эти переходят из рода в род, от отца к сыну, так что нашему брату, постороннему, не родившемуся под счастливой абонементной звездой, приходится удовольствоваться второй скамьей; а с этой ничего не видно, если с опасностью для жизни не перегибаться всем корпусом через головы впереди сидящих. Я сажусь обыкновенно лицом к стене, чтобы не ослепнуть от яркого блеска люстры, висящей перед самым носом, закрываю глаза и обращаюсь весь в ухо.

- Все-таки не понимаю, зачем вы ходите наверх, а не в партер?

- Очень просто: потому, что по скудности финансов не имею доступа в преисподнюю; поневоле взлетишь в высшие сферы.

Моничка посмотрела на молодого человека искоса и сжала иронически губки.

- Вы, как поэт, везде, кажется, взлетаете в высшие сферы.

"Окончательно провалился!" - подумал поэт.

IX

РЖАНОЙ ХЛЕБ И БЕЗЕ

Не более успеха, однако, имел и правовед у гимназистки.

- Поедете вы отсюда в Париж? - спросил он ее по-французски.

- Не думаю, - отвечала она на том же языке. - Сестра пьет сыворотки и, вероятно, придется пробыть здесь все лето. Да в Париж в это время года, я думаю, и не стоит: жарко, душно, как во всяком большом городе; да и вообще туда, кажется, не стоит.

- Ай, ай, m-lle Nadine, какие вы вещи говорите! Париж - центр всемирной цивилизации, всякого прогресса: науки, искусства, высшее салонное образование, всевозможные безобразия наконец - все это сосредоточено в новом Вавилоне, как в оптическом фокусе, и всякого мало-мальски образованного человека влечет туда с неодолимой силой, как магнитная гора в арабской сказке. Приблизится к такой горе на известное расстояние корабль - и все железо корабля: гвозди, обивка и прочее вырывается само собою из стен его и мчится навстречу волшебной горе.