Литконкурс Тенета-98 (сборник рассказов)

Все будет, все еще произойдет...

И твердью новой станет не земля,

а чистый вечный звонкий сизый лед.

На дне остались села и поля.

Под жирной тусклой красною чертой

на плоскости безумного покоя

я - патриарх. Я брежу чернотой,

глазок луны окован коей.

Мне ведом мрак огромного зрачка,

глядевшего в глазок во дни затмений,

и грома отдаленного раскат...

Пройдут века - мне память не изменит.

Я комкаю и жгу листы чужих,

твоих, его, моих воспоминаний.

Я помню всех, чью призрачную жизнь

я оделял своими именами.

* * *

Я увижу, лишь утро высеребрит столичные крыши,

в толпе допетровских ярыжек и дьячков

- белочек, что пушисты и рыжи,

и шустрых серьезных бурундучков.

Хотите лишить меня веры? Лишайте же...

я дарю вам все храмы в известках белых,

всю Москву Алексея Михайловича Тишайшего...

Вам, сотни бурундуков и белок!

Я увижу, чуя зверья козни,

среди икающих пьяноватых дьячков и ярыжек

бурундучков, что шустры и серьезны,

и белочек пушистых и рыжих.

ФАНТАЗИИ НОВГОРОДСКОГО ЛЕТА

Кругом бродят рабы предрассудков,

глазеют на блудливых ницшеанцев...

Исихасты становятся объектом шуток.

Быть понятыми у них нет шансов.

Прерафаэлиты гонимы назарейцами.

Жаркий август томится в клумбах.

Прохлада вновь остановлена за речкою.

Угрюмые адамиты ее не любят.

Я - испачканный синим небом

братаюсь с первым встречным пустынником.

Грезится Фиваида, где с ним я не был,

и снег, на котором остынет он.

Гноящиеся глаза молодого Кафки

в близкой осени видят птичьи стаи,

тянущиеся на поиски новых африк.

Над их песками им стоит таять.

Я выковыриваю вкусные слова

из брошюрки о правилах хорошего тона.

Каждое слово - это новый волан

для ежевечернего бадминтона.

Я сплю меж страниц устаревшей книги.

Я мочусь над грустной приильменской равниною,

над кустиками морошки и черники,

ощущая нечто ни с чем не сравнимое.

Я окликаю допарижского Кортасара

с просьбой о займе в сотню песо.

Мы в двух шагах от сгоревшего вокзала.

Мы оба искушаемы полуденным бесом.

Из города больше не вылетают самолеты.

Окажусь ли я снова над облаками?

Боюсь, дом мой - книжные переплеты,

а не кирпич, бетон или камень.

Очертит для меня далекий двойник,

посверкивая циркулем масонским,

после величайшей последней войны

место Августа под августовским солнцем.

Расплетается завязанная в узлы жизнь...

Психиатрическая лечебница для гигантов.

Только здесь по утрам ты услышишь

лучшие из лекций Лейбница или Канта.

* * *

Дома тупы и недалеки.

Мир отражений без воды.

На жесточайшем солнцепеке

как тряпки брошены коты.

Зигзаг блестящей быстрой змейки

сверкнет в траве, мелькнет в пыли.

Мерцает поле, в дымке меркнет,

отмеривая край земли.

Вот горизонт - за ним свобода

лесов и кладбищ, рощ и дач.

Там хорошо о новом боге

у речки тихой рассуждать.

Откупорю китайский термос,

пью квас, жую зеленый лук

и ощущаю жала терний,

необходимость крестных мук.

Презренный мытарь у дороги

- сижу и жду тебя, мессия.

Ты вместе с месяцем двурогим

светясь повиснешь над Россией.

Ты виснешь. Мыслию лечу я.

Глаза печали не таят.

Не знаю как, но чую, чую,

что там над полем - это я.

И в сердце - хлеб. И в венах - вина.

И звезды неба - просто соль.

Легко пройду я, сердце вынув,

по лугу - мертвый и босой.

* * *

в компании седых плэйбоев

моя весна на берегу

реки чье имя изреку

позднее бродит и любое

прозренье душу не спасет

май облаков стада пасет

в компании седых плэйбоев

песок прибрежный сер и грязен

весна уронит лепестки

цветов и зыбкие пески

их скроют май плэйбоев дразнит

двусмысленность сквозит во всем

и мы с весною их спасем

и тот песок что сер и грязен

я вспоминаю о тебе

когда смотрю в лицо весне

когда опять в нелепом сне

зубрю ненужный альфабет

и облака спасенье чуя

прислушиваются им кричу я

я вспоминаю о себе

река чье имя я забыл

тиха негладка тяжела

она в том ложе где жила

весна зимой копя свой пыл

а ныне мы на берегу

я образ этот берегу

ногой впечатывая в ил

ЕЩЁ ОДНА ВЕСНА

Сквозь тучи проклевывается лучик

уставшего от безделья светила.

Город надеется на лучшее,

которое будет, есть и было.

Уставший от безделья философ

ухмыляется в нечесаную бороду,

созерцая карликов и колоссов,

что слоняются по проснувшемуся городу.

Озабоченный формою чеканных максим

мыслитель в поисках теодицеи

готов утешать попрошайку-плаксу,

уподобляясь галилейскому лицедею.

Первые липкие и нежные листочки

в небо по стволам выбираются из слякоти.

Дума прорастает из крохотной точки

для нищих духом, позволив плакать им.

Оштукатуренные стены сыры и немы.

Пронзительных лучиков дождь все гуще.

Философ ищет продолжения темы

змея, древа и райских кущей.

Старик впервые за три дня позавтракал.

И крошки хлеба в усах лелея,

он знает как архангельская пуста рука,

хотя должна бы сжимать лилею.

Философ ступает в лужи, не замечая их,

но он различает в грядущем туманном

стечение неких событий случайных,

позвякивающих как монеты в кармане.

В его карманах нет мелочи.

Однако в мешочке под пропотевшей рубашкой

он скрывает от алчных неучей

две новых стодолларовых бумажки.

Он любит вас, но он вас не видит.

Он любит себя, но не собственное тело.

Завтра он опять на прогулку выйдет.

Просто так. Без всякого дела...

РАЗГОВОР В СУМЕРКАХ С ПАПОЙ РИМСКИМ

зазубрины сердца кипарисовые

церы острой как игла

стилос идите мимо

меня я лишь дерево возле

дороги наличие корней

у которого делает нелепой

всякую мысль о путешествии

не останавливайтесь

не грустите я не фермопильский

лев я лишь дерево

у единственной из дорог

не ведущей в рим если бы я

не был деревом я

отыскал бы все пути

в город вечности

и шел бы по ним

одновременно дабы в умозрительной

точке омега (где-то на

пьяцца навона) слились воедино

все мои ипостаси

ощущение единосущия реальности

плеромы дерево расставшееся

со своими корнями без

дрожи без крови и воплей (не

вопль же легкий вздох

серебряной кроны) дерево

слоняющееся по риму не

с целью попасть на бенефис

великого гладиатора дерево

спускающееся в

катакомбы чтобы встретить

первого папу мы вместе

покинем душные кубикулы мы

очутимся в гулких ватиканских

покоях и (вполголоса) в

пугливых и без чернил синих

сумерках станем беседовать о

тайнах и таинствах о

бедах и бедствиях о

действиях и действах

красное вино в сумерках

покажется черным и

привычное чудо опьянения

не заставит ждать себя

долго

мы не будем спорить о йоте и

ни слова о боге

* * *

Загородный ландшафт впадает в красивость.

Я с хрустом грызу, будто это орехи,

бриллиантовые блестки редких росинок

и вливаю новое вино в старые мехи.

Я расковыриваю ладони гвоздями

или держу свой светоч под спудом.

Если ругает меня грозный хозяин,

то я отделываюсь только легким испугом.