Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915

В письме к Немировичу-Данченко от 17 ноября 1913 г. Андреев впервые упоминает о замысле этой вещи: «Задумал для вас некую психологическую пьесу — и как раз в тоне большой и светлой радости (отнюдь не тоне горьковского кисловосторга)» (Письма, с. 240). В письме от 28 ноября к тому же адресату он продолжает развивать эту идею, идею «драмы с великолепным молодым настроением; не драма в сущности, а этакое „Будьте здоровы“» (там же, с. 241), а 11 января 1914 г. ему же пишет: «Наконец я кончил пьесу и сейчас занимаюсь ее отделкой. Название „Образы жизни“ (еще, может быть, изменю)… Меня же смущает, не потаю, уж слишком большая ее простота и полное отсутствие внешнего драматизма. Возможно ли вообще так писать пьесы?» (там же, с. 246) В письме от 1 апреля автор разъясняет новое название пьесы: «…не Молодость», а именно «Младость» с эпиграфом: «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть», и уточняет ее основную идею, подчеркивая, что в ней «есть и драма и смерть, но общий смысл радостно-печальный: вечно бегущий поток жизни, старость и младость, любовь и любовь» (ЛН, с. 555). 15 апреля 1914 г. Андреев высылает Немировичу-Данченко законченную пьесу (Письма, с. 250)

В письме к И. А. Белоусову, написанном в начале 1914 г во время работы над «Младостью», он шутливо противопоставляет ее пьесе «Мысль», осуждаемой московскими зрителями за «нежизнерадостность»: «Но утешь дорогих, новая моя пьеса жизнерадостна, как сам Вересаша (В. В. Вересаев. — М. К.), и не только в ней никто не сходит с ума, но, наоборот: уже сошедшие возвращаются обратно с починенными и направленными мозгами. Хочу просить врачебную инспекцию дать мне патент…» (Реквием, с. 70)

В статье, посвященной шестому сборнику «Слово», критик Мих. Левидов писал: «Идея пьесы — утверждение, радостное приятие жизни, исходящее от „Младости“, соприкоснувшейся со смертью. Идея эта неожиданна для Андреева последнего периода; будем надеяться, что она не оставит писателя и впредь и найдет в дальнейшем более художественные формы выявления, чем в „Младости“» (Летопись, 1916, № 4, с. 334).

И. А. Бунин в одном интервью выразил свои впечатления от «Младости», подчеркнув ее «жизненность» и «свежесть» (Биржевые ведомости, веч. вып., 1916, 14 апреля, с. 3).

Пьеса без особого успеха шла в 1916 г. в Троицком театре (Петроград), театре «Соловцов» (Киев) и в театре И. Синельникова (Харьков).

Немирович-Данченко в письме 28 ноября 1916 г. предложил Андрееву отдать «Младость» Второй студии МХТ. Однако пьеса была поставлена в студии лишь в 1921 г.

Пьеса переведена на испанский язык.

«Выставляется первая рама, и в комнату шум ворвался…» — начальные строки из стихотворения (без названия) А. Майкова (1854).

«На заре туманной юности всей душой любил я милую…» — начальные строки романса А. Л. Гурилева, написанного на слова стихотворения А. В. Кольцова «Разлука» (1840). «На заре туманной юности» — один из первоначальных вариантов названия пьесы «Младость».

…у Пушкина: «Зоя милая девушка — ручка белая, ножка стройная». — Здесь: свободный пересказ строк из стихотворения А. С. Пушкина «Бова (отрывок из поэмы)» (1814):

«Ночи безумные» — популярный цыганский романс, написанный на основе стихотворения А. Н. Апухтина (1876).

«Равнодушная природа красою вечною сиять» — слова из стихотворения А. С. Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных» (1829).

«Ах, зачем порой — вижу траур в них…» — отрывок из популярного «цыганского» романса, песенного варианта стихотворения Е. П. Гребенки «Черные очи» (1843).

Лотоха (диалект.) — от «лотошить» — суетиться, торопиться.

Ремингтон — марка пишущей машинки.

Осени. поздней цветы запоздалые… — строка из романса «Ночи безумные».

Любовь к ближнему ^*

Впервые — с подзаголовком «Шуточное представление в одном действии»- Современный мир, 1908, № 11. Отдельным изданием вышла в издательстве И. П. Ладыжникова в Берлине (без указания года). Печатается по ПССА, т. 7.

Андреев предполагал поставить пьесу в Александрийском театре. Однако, несмотря на одобрение Театрально-литературного комитета, рассмотревшего ее в январе 1909 г., постановка «Любви к ближнему» на его сцене не состоялась, т. к. в эту пору существенно обострились отношения между драматургом и дирекцией императорских театров. Миниатюра была поставлена в Городском театре Одессы (30 января 1909 г.) и в петербургском театре «Кривое зеркало» (12 ноября 1911 г.).

Пьеса переведена на английский язык.

Sul mare lucido… — куплет из неаполитанской песни «Санта Лючия».

Честь (Старый граф) ^*

Впервые — под названием «Честь. Драма-пародия» — Речь, 1912, 5 февр., № 35. Печатается по ПССА, т. 7.

Московский театр-кабаре «Летучая мышь» показал «Честь» на своих гастролях в Полтаве 28 и 29 апреля 1912 г.

Пьеса переведена на испанский язык.

Прекрасные сабинянки ^*

Впервые — с подзаголовком «Историческое происшествие в 3-х частях»- Утро России, 1912, 4, 6 и 8 марта. В 1913 г. отдельной книгой вышло в гектографическом издании журнала «Театр и искусство», а также в издательств И. П. Ладыжникова в Берлине. В 1913 г. пьесу выпустило издательство «Шиповник» (с рисунками Ре-Ми). Печатается по ПССА, т. 7.

В письме к брату, А. Н. Андрееву, от 18 ноября 1911 г. писатель называет пьесу в числе произведений, которые он написал с 15 августа по 19 октября 1911 г. (Русский современник, 1924, кн. 4, с. 132).

В основу сюжета положено одно из легендарных преданий об основании Рима: похищение первыми римлянами, которым нужны были жены, девушек из племени сабин. По воспоминаниям А. Кугеля, Андреев, создавая пьесу, замышлял ее прежде всего как политически заостренную сатиру: «Да вы поймите, ведь сабиняне — это кадеты, ка-де-ты. Они говорят о конституции и праве, а их по зубам, а их по морде!» (Кугель А. Листья с дерева. Л., 1926, с. 90).

Премьера пьесы состоялась в театре «Кривое зеркало» 12 декабря 1911 г. (режиссер H. H. Евреинов).

Рецензент этого спектакля писал о евреиновской постановке как о талантливом сценическом воплощении интеллектуально-условной природы «Прекрасных сабинянок». «Самое важное — что в тонкой, художественной пьесе Л. Андреева театр сумел выделить ее главное содержание. Это пьеса, которую надо слушать, прежде всего, а для того, чтобы заставить публику слушать, нужно умно и читать и вникать в текст… Пьеса имела очень большой успех, и автора на первом представлении настойчиво вызывали» (В. П. «Кривое зеркало». — Театр и искусство, 1911, № 51, с. 996).

А. Кугель, не отказывая пьесе в актуально-сатирическом начале, говорит о том, что в драматической миниатюре Андреева ставятся более общие, «вечные» вопросы. «Идея пьесы заключается, разумеется, не в той „коротенькой“ мысли… что сила на острие меча… Сущность ее в том, что побеждает наивное, простое, естественное, произрастающее, а следовательно, органическое… Хотя по виду пьеса Л. Андреева, конечно, политическая сатира… Но в действительности она шире, чем политический памфлет, и глубже, чем злободневная сатира. Это отрывок из вечной книги о Дон-Кихоте и Гамлете, о воле и уме… двух типах человечества, о роковом дуализме человеческой сущности» (Кугель А. Театральные заметки. — Театр и искусство, 1911, № 51, с. 1007–1008).

Любопытно, что это противостояние двух начал, «римского» и «сабинянского», органически-жизненного и умозрительного, критик распространяет и на творчество самого Андреева. «Ранний, молодой Л. Андреев — вполне римлянин… Но постепенно дух римлянина, владеющего жизнью, стал вытесняться в нем сабинянином, которым владеет идея. Андреев стал все больше и больше удаляться в высь абстракций, в область чистых идей… Сейчас в Л. Андрееве наблюдается отлив: он вновь приближается к римлянинам. И всякий, кому дорог талант Андреева, не может не радоваться этому обороту…» (там же, с. 1009–1010).