Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети ХХ века (сборник)

Однажды, к концу спектакля, она почувствовала себя совсем разбитой.

Публика расходилась, а она, чтобы избежать толкотни, осталась на месте.

Театр опустел.

Погасли люстры, и громадный зал, в котором только что были тысячи людей, погрузился в мрак и полнейшую тишину.

Вере Георгиевне стало жутко. Она встала и хотела идти, но в это время занавес тихо поднялся, и сцена постепенно осветилась.

Танцовщица увидела покрытую цветами долину. Вглядевшись пристальнее, она заметила большое стадо мирно пасшихся овец, а в оливковой роще молодых пастухов и пастушек.

Вдруг где-то заиграла свирель. Молодежь насторожилась, затем, прислушавшись к наигрываемой весне, вскочила и, схватившись за руки, пустилась весело плясать. На месте осталась только маленькая девочка-пастушка. Она была чересчур молода и не решалась танцевать при старших.

— Как странно, — прошептала Вера Георгиевна. — Ведь это я, когда была маленькой. Мои глаза, мои кудри! И родимое пятно на плече! Господи! Что же это такое? Обстановка напоминает хорошо знакомые места. Ну, да! Вон там, на холме, и храм Венеры, а за храмом виднеется наш городок. Похоже на мою родину. Но я родилась здесь, а не в Греции?

Вера Георгиевна была совсем поражена.

В это время хоровод отошел довольно далеко от деревьев. Девочка поднялась и, перебирая своими тонкими ножками, старалась подражать танцующим. Жесты ее были робки и угловаты, и танец этого полуребенка, полудевушки напоминал скорее движения куклы, чем человека.

Пастушка долго плясала с увлечением и вдруг остановилась. Она заметила, что из-за куста смотрела на нее незнакомая красивая девушка. Она была настолько хороша, что у пастушки от восхищения разгорелись глаза, и она бросилась на колени. Протянув к неизвестной сложенные ручонки, она обратилась к ней с мольбою:

— Ты, наверное, богиня, слетевшая с неба. Дай мне то, чего мне недостает, чтобы хорошо танцевать. Я буду всю жизнь просить Зевса, чтобы он не коснулся тебя в своем гневе.

Незнакомка улыбнулась и, повернув слегка голову, дунула на сидевшую у нее на плече бабочку.

Бабочка вспорхнула и, полетав немного, села на растущую поблизости розу.

Пастушка следила за нею глазами, а когда бабочка опустилась на цветок, повернула с недоумением голову к богине.

Тельце бабочки было телом маленькой женщины, у плеч которой трепетали золотистые крылышки.

— Возьми ее в руки и прижми к сердцу. Она поможет тебе, — сказала красавица и, ласково улыбнувшись, скрылась.

Девочка исполнила приказание и, когда крошечная женщина-бабочка, коснувшись ее, вдруг исчезла, она почувствовала, что ее сильно кольнуло в сердце и спину.

Откуда-то появились музыканты. Светлокудрый, как бог Аполлон, юноша заиграл на цитре, ему начали вторить девушки-музы, и хор сладкозвучных голосов запел радостную песню. Под звуки этой песни девочка заплясала веселую пляску.

Движения ее были так плавны и чудны, что деревья изукрасились розами, а трава, на которую становилась танцующая, обращалась в цветы, покрывавшие ножки ребенка благоухающим бальзамом.

— Только с тобой и могут случаться подобные вещи, — сказала Анна Петровна, подруга балерины, выслушав рассказ ее о радже и последних пережитых днях. — Ты, несомненно, больна.

— Муж приглашал докторов, и они нашли, что я совершенно здорова. Здешний климат….

— А может быть, дело тут и не в климате. Признайся-ка по совести, не влюблена ли ты в раджу? Если целый день думать о человеке, которого любишь, к вечеру, естественно, нервы устанут. Нельзя требовать от них нового подъема. Ясно — ты влюблена…

— Вот выдумала!.. Мне совсем не до индуса. Я только и думаю о том, когда смогу опять выступить на сцене. А ты вот лучше спроси своего друга-профессора, не поможет ли он мне?

— Знаешь что, приезжай в пятницу, и мы вместе отправимся к нему. Завтра я его подготовлю — он не очень-то любит гостей.

Вернувшись домой, Вера Георгиевна передала мужу беседу с подругой и сообщила ему о своем видении в театре, о котором до сего времени еще не говорила.

— Тебе приснилась одна из греческих сказок, которыми тебя занимали в детстве. К этому ученому можно съездить, хотя он не доктор.

— Мне хочется поговорить с ним и посоветоваться насчет… насчет… ну, насчет раджи…

— Вот оно что! Неужели ты думаешь, что этот индус мог лишить тебя вдохновения? Меньше думай о нем. Он просто шарлатань. Отнять вдохновение на два часа, после завтрака. Какая чушь! А вот не скрытая ли у тебя малярия? Правда, озноба нет и температура нормальная, но это, может быть, еще неизвестная и новая форма ее? Вот об этом надо сказать ученому другу Анны Петровны. А, кстати, дайка мне адрес американца — твоего приятеля.

— Зачем это? Уж не хочешь ли ты ему написать?

— Непременно напишу, что ты думаешь все время об индусе и от этого хвораешь.

— Посмей только… Я на тебя так рассержусь…

— Ну, хорошо! Успокойся! Писать я не буду. Письма идут больше месяца. Я ему протелеграфирую и спрошу, где в настоящее время раджа.

Вера Георгиевна не хотела было отвечать мужу, но снова народившееся в ней сомнение — не виноват ли, действительно, в ее болезни раджа — заставило ее изменить свое намерение.

— А дальше что? — спросила она недовольным голосом.

— Пока не знаю, а там видно будет, — ответил Николай Львович.

— Раджа говорил мне, что будет эту зиму в Париже.

— Ого!

— Пожалуйста, без таких восклицаний. Надеюсь, что он может ездить куда ему угодно и не спрашивая твоего разрешения.

— Но ты, кажется, тоже собиралась зимой танцевать в Париже?

— Что же из этого? Раз я подписала контракт, я должна его исполнить.

— Ого!

— Опять? Ну, я с тобой разговаривать больше не буду.

— Вы, батенька, пошли бы с Анной Петровной в другую комнату, а я побеседую с вашей женой. Наедине она сообщит мне, что нужно. При вас она стесняется, — сказал ученый друг Анны Петровны, выпроваживая мужа балерины в столовую.

— Мне кажется, вы не совсем откровенны, — обратился он к танцовщице, закрывая двери, — а мне необходимо знать все подробности, чтобы дать вам разумный совет. Припомните хорошенько, что говорил вам раджа про Индию.

— Зачем это вам, и разве могут разговоры мои с индусом навести на определение болезни? Вы бы лучше меня исследовали.

— Для этого есть доктора, а вы передайте мне рассказы индуса и меньше рассуждайте.

Вера Георгиевна покраснела и с перерывами сообщила все, что слышала от раджи про Индию.

Следя за своей гостьей, профессор обращал больше всего внимание на интонацию голоса и изменения в лице Веры Георгиевны.

Когда она кончила, он заставил ее повторить названия городов и местностей, о которых она упоминала.

— А расскажите, пожалуйста, часто думаете вы о радже, кроме того времени, когда на вас нападает слабость?

— Что вы, Петр Францевич, этот дикарь меня совершенно не интересует, но, естественно, я вспоминаю о нем, когда смотрю на подаренное им кольцо.

— То, что у вас на пальце? Чудный брильянт! Хм! А что дали вы радже на память?

— Я? Ничего, если не считать моей фотографической карточки.

— Получил муж ваш ответь на телеграмму, посланную американцу?

— Как же! Мистер Джонс сообщил, что раджа выехал на родину… Но что скажете вы насчет болезни? Мне хотелось бы также знать ваше мнение о радже.

— То есть мнение о ваших отношениях к нему? По этому поводу я еще не составил себе определенного мнения. А вот насчет вашей болезни думаю, что она, при известных условиях, излечима.

— Неужели я больна? А может быть, раджа действительно меня околдовал.

— Вот я сейчас позову вашего супруга и сообщу ему, чем вы страдаете. Ну, садитесь, — сказал он Николаю Львовичу, когда тот вошел в кабинет. — Физически ваша жена совершенно здорова, и врачи были правы, говоря, что у ней нет ни малейших признаков болезни.