Утоли моя печали

А потом одного утра пришел какой-то лейтенант с солдатом. "Пойдем, говорит, есть разговор на часок". Я и пошел, как стоял. Сели в машину, приехали в другую деревню, а там меня сразу в подвал, в холодную. Два дня сидел, куска хлеба не дали, еле-еле упрашивал на двор пускать, до ветру. На третье утро повели меня, грязного, застылого, зуб на зуб не попадает, в дом, в чистую комнату. При столе офицер - майор, почтенный такой, погоны золоченые. Начал обходительно: "Мы, говорит, контрразведка, - СМЕРШ, значит - смерть шпионам. Нам все наскрозь видать, все известно. Потому признавайся точно, какие тебе от немцев задания дадены". А я и не пойму, чего он хочет, какие такие задания. Рассказал ему все, как было, как жил, как жена и дочери Советов боялись и отъехали, а я тоже хотел, да припозднился... Тогда он стал кричать по-матерному и грозиться: "Признавайся - помилуем, не признаешься - шкуру с тебя сдерем, кости переломаем и повесим, как шпиона..." Я опять чистую правду рассказываю, а он бить взялся... Палкой, и по плечам, и по голове. Сильно бил, похуже, чем тот фитьфебель, от которого я убег. Только от этого уже не сбежать. Сам он бил, потом еще лейтенант помогал, и кулаками, и палкой. Я только плачу : "За что казните невинного?.." А они матерно ругаются: "Ты, - говорят, - изменник Родины, ты Россию немцам продавал..." Я доказываю, божусь, святую клятву даю, не изменник я... Никому я ничего не продавал, а тихо жил, по-крестьянски, по-христиански...

Ну, притомились они меня бить - отстали. Говорят: "Надоел! Вот бумаги-протоколы - подписывай". Но я подписывать не мог. Грамоту я помню только печатную, да и ту без очков не прочитаю. Меня ж на дворе заарестовали, не то что очки, хлеба не взял. В тех бумагах ничего не видел, не стал и подписывать. Я тихий-тихий, но понятие имею: они понаписали, что захотели, а я, значит, признавай. Нет, говорю, убивайте, казните, - помру, а неправде не поддамся. Ну, стукнули они меня еще раз-другой, изругались скверно и послали те бумаги в суд, который трибунал называется. Ну, там уже никто не бил, не ругал. Только спрашивали. Сидели при столе три офицера. Средний - главный судья, подполковник: погоны серебряные, сурьезный, в очках. Почтенный и на "вы" говорил: "Признаете, что вы есть виновный?" "Никак нет, господин полковник! Как есть невиновный". А он: "Признаете, что вы солдатскую присягу давали отечеству служить?" - "Так точно, говорю, присягал". - "А признаете, что вы опосля свою винтовку - солдатское оружие - бросили и за границу в Германию убегли?" - "Так точно, говорю, было такое, но только я не от отечества убегал, а от фитьфебеля-зверя, от каторжного мучительства..." А он вроде как усмехнулся: "Это, говорит, без всякого значения. Солдат есть навсегда солдат, и присяга есть навсегда присяга. А вы убегли в Германию, какая есть злой враг нашей Родины. С того году, как вы убегли, Россия уже две войны с Германией воевала. И значит, вы есть дважды виновный, как изменник Родины на государственной границе. За такое в военное время полагается наказать высшей мерой - расстрелять или повесить. Но, как война уже кончилась нашей победой, и как ваши года преклонные, и как наш суд советский есть... -тут он такое слово сказал чудное, что я раньше и не слыхал, на "гумно" похоже, вроде "гуменный" суд, - потому приговариваем вас на десять лет исправляться в трудовые лагеря". На все имущество мое эта - как ее - фискация, и еще пять лет поражение прав...

Ну вот, прошло, значит, уже два года. Еще восемь осталось. Мне сейчас пятьдесят семь годов. А Мария - если жива она, если не догнала ее война постарше меня на два года... Это когда ж мы теперь свидимся? И где?.. Разве что в царствии небесном.

Глава третья

ИЗУЧАЕМ РУССКУЮ РЕЧЬ

Кто взманил меня на путь знакомый, Улыбнулся мне в тюремное окно?

А. Блок

Из всех слов могучего и первородного русского языка, полногласного, кроткого и грозного... языка живого, сотворенного и творимого, больше всего люблю слово ВОЛЯ.

К. Бальмонт

Зимой 48-49 гг. шарашку передали новому хозяину - МГБ. Начальником стал Антон Михайлович В. Тот самый инженер-полковник, который экзаменовал меня в Бутырках. Прибывали все новые партии заключенных спецов. Главным образом связисты, радиоинженеры и радиотехники, но были инженеры и других специальностей, а также физики и химики...

Солженицын сдавал библиотеку трем молодым и, как нам казалось, необычайно привлекательным девушкам. Он попросил новое начальство включить и меня в рабочую группу. Нужно было заново инвентаризовать не только старые книги, но еще и несколько тысяч новых книг и журналов.

Работать рядом с женщинами, слушать их голоса, видеть улыбки, вдыхать запахи дешевых духов и пота, нечаянно прикасаться в тесноте, шутить - было и радостно, и тревожно.

Мы старались не спешить. Состязались в добросовестности и педантичности.

Руководил приемом библиотеки инженер Аушев, заведующий отделом технической документации. На первый взгляд он показался неприступно строгим и словно бы даже брезгливо поглядывая на нас сквозь толстые роговые очки. Он был немногословен, сохранял неизменно суровую мину и суховато-деловой тон. Но постепенно мы разговорились, узнали, что он и сам отсидел по статье 58-9 (вредительство), работал на шарашке и остался вольнонаемным научным консультантом. Оказалось, что и Антон Михайлович тоже бывший зек, осужденный в 1930 году по делу Промпартии и досрочно освобожденный за изобретения и рационализаторские предложения...

Значит, и мы могли надеяться!

Несколько заключенных Антон Михайлович вызвал в свой кабинет.

- А, Лев Зиновьевич, гутен таг! Бонжур! Весьма рад видеть вас в добром здравии.

Необычны были и жовиальное приветствие, и то, что назвал он мое настоящее отчество, а не по метрике - Залманович, как всегда называли тюремщики и следователи.

- Итак, господа, я собрал вас, чтобы сообщить весьма приятное известие. Отныне вы являетесь работниками научно-исследовательского института. Особо важного и особо секретного.

Мы с вами должны разработать новые системы секретной телефонии. Должны изобрести и изготовить такой телефон, чтобы на многие тысячи километров могла поддерживаться связь абсолютно надежная, абсолютно недоступная для любых подслушиваний, любых перехватов. Подчеркиваю - АБСОЛЮТНО. В настоящее время существует несколько типов секретных телефонов. Но абсолютной гарантии нет ни у одной системы. Кое-кто из вас, вероятно, имел дело с телефонами ВЧ... Они применялись на фронте в крупных штабах. Связь по ВЧ предохраняет только от прямого подслушивания на линии. По проводам передается ток высокой частоты, модулированный звуковыми сигналами от мембраны. Подслушивающий воспринимает лишь непрерывный писк. Но достаточно подобрать фильтр, отцеживающий высокую частоту (а при современной технике это простейшая задача), - и разговор становится внятно слышим. В последние годы применяются более сложные системы - так называемой мозаичной шифрации. В годы войны ими уже пользовались и наши союзники, и наши противники, и мы. Звуковые сигналы разделяются частотными фильтрами на три или четыре полосы и с помощью магнитного звукозаписывающего диска дробятся по времени. На короткие доли - от 100 до 150 миллисекунд. Шифратор перемешивает эти частотно-временные отрезки. И по проводу идет этакое крошево из визгов и шумов. А на приеме передачу декодируют, и восстанавливается первоначальная речь... Такие системы более или менее устойчивы, поскольку противник не может подслушать разговор, пока не создаст аналогичный шифратор-дешифратор... Пока! Но в конце концов создаст. А наша с вами главнейшая, важнейшая задача - достигнуть АБСОЛЮТА. Кажется, у Бальзака есть новелла "Поиски абсолюта"? Вот и мы с вами этим займемся. Работа предстоит напряженная, трудная, весьма ответственная. Но зато и чрезвычайно интересная. Для того, кто способен по-настоящему увлечься научной, технической проблемой, для того, кто мыслит не от сих до сих, в пределах рабочего дня и тарифной сетки, - короче говоря, для настоящего ученого, инженера, интеллигента, - все эти задачи не столько трудны, сколько прельстительны. В них источники высочайших наслаждений ума. И к тому же last but not least, когда мы успешно решим поставленные задачи, то это принесет вам и весьма реальные блага. Досрочное освобождение. Высокие награды. Достаточно, если я скажу, что за работой нашего НИИ будет наблюдать непосредственно товарищ Берия и будет докладывать лично товарищу Сталину.