Что делать (Черновая редакция романа, варианты, наброски)

[Если б я был художник вроде наших великих художников [имеющих], я присочинил бы [к тому, что было] какую-нибудь пружину, чтобы Рахметов [принимал участие в развит] участвовал в действии романа. Если б я был истинным художником, я взял бы предметом рассказа те стороны жизни, в которых Рахметов был главным действующим лицом, - и это мне очень хотелось бы сделать, но с такою задачею я не справился бы. Но хоть я и плохой писатель, а все не]

Если бы я был художник вроде наших великих художников, имеющих куаферские понятия об искусстве и взгляд очень благородного и образованного фата средней руки на жизнь и людей, я присочинил бы к [своему] тому, что я рассказываю, какую-нибудь пружину [и], чтобы Рахметов стал участвовать в действии романа, и [изоб] нарисовал бы фигуру, на лбу, у которой красивым и четким шрифтом было бы отпечатано: "видите, добрые люди, как тупоумен мой автор и как ни бельмеса не понимает [ни в чем, что выходит] из того, о чем пишет, и что он не человек, а кукла [свернутая] из старого тряпья".

Если бы я был истинный художник, я взял бы предметом рассказа те стороны жизни, в которых Рахметов был главным действующим лицом, - это мне очень хотелось бы сделать; но с такою задачею я не справился бы. Но хоть я и плохой писатель, а все же [не считаю нужным присочинять пружин, все же могу понимать и] могу исполнять требования - если не искусства, то [хоть] по крайней мере сносной беллетристики - лучше наших великих художников, - я знаю, что для этого надобно просто рассказывать без [фигляр] присочинений все, что нужно для оттененпя главных лиц и положений рассказа: потому [хоть Рахметов и не принимал никакого участия в действии, я все-таки скажу о нем, что нужно для] не присочиняю пружин для введения Рахметова в участники действия, а просто: да, он не был действующим лицом в [рассказываемой] истории, которую я рассказываю, а все-таки [без него нельзя его] [лицо его нужно] [без знакомства с ним, нельзя понять в истинном] его лицо не было бы поставлено в романе подле главных действующих лиц, как стоит подле них в жизни, то черты главных действующих лиц не будут иметь [живой] своей житейской определенности [для читателя].

Без Рахметова огромное большинство читателей сбилось бы с толку насчет главных лиц романа. Ведь оно уже готово назвать Веру Павловну, Лопухова, Кирсанова - героями, лицами идеальными. Точно, в сравнении с [лицами] людьми других типов, они герои. Но те читатели, которые близко знают живых людей этого типа, видят, что мои три героя - нисколько не герои, а люди вовсе не выше [самого обыкновенного] общего уровня людей своего типа, что каждый из людей этого типа переживал много событий, в которых действовал точно так же, как они действуют у меня, - положим, не тех именно событий, как рассказываемое мною: ведь вовсе не каждая порядочная женщина чувствует страстную любовь к приятелю мужа, не каждый порядочный человек борется со страстью к замужней женщине, да еще целые три года [не каждый], и принужден бывает застрелиться ли на мосту, или так, неизвестно куда, пропасть из гостиницы; но каждый порядочный человек не счел бы ровно никаким геройством точно так на их месте, и много раз поступал не хуже в случаях, не менее или и гораздо побольше трудных, и все-таки не считает себя удивительным человеком, а только думает о себе, что, дескать, я так себе, ничего, довольно честный человек. Так и смотрели на себя и Вера Павловна, Лопухов, Кирсанов, и смотрели на них все хорошие знакомые их, то есть люди в их роде, - как на людей обыкновенных в своем роде. Но Рахметов и в их кругу считался человеком особенным. Таких людей - немного. Но знать их не мешает: кроме того, что они дают своим высоким станом [средство] мерку судить о росте массы людей их типа, они важны и сами по себе: это двигатели двигателей, это теин в чаю, букет в благородном вине, это соль соли земли.

Таких людей, как Вера Павловна, Лопухов, Кирсанов, я знаю сотни и забыл сотни. Таких людей, как Рахметов, я встречал только [пять] [шесть] [семь] девять человек, и никогда не сгладится ни одна черта ни одного из них в моей памяти. [Один из них] Двое из этих людей - женщины, [остальные пятеро] семеро - мужчины.

Тот из них, которого я встречал в кругу Лопухова и Кирсанова и о котором расскажу здесь, служил живым доказательством, что в сне Веры Павловны рассуждения Лопухова и Алексея Петровича о почвах требуют оговорки: нет такой почвы, в которой не [встре] попадались бы хоть маленькие клочочки, на которых могут вырастать здоровые колосья. Генеалогия Веры Павловны, Лопухова, Кирсанова не восходила дальше дедушек с бабушками. Рахметов был из фамилии, известной с XIII века: в числе татарских темников корпусных начальников, - перерезанных в Твери вместе с их войском за [покушение] намерение обращать народ в магометанство, - намерение, которого наверное не было у них, а [проще] правду сказать, просто за притеснения, был Рахмет. [Маленький] Сын Рахмета, Латыф - Михаил, рожденный от жены русской, насильно взятой, племянницы тогдашнего тверского "дворского" [нечто] звание, похожее на французских майордомов или коннетаблей, - был пощажен за мать, и от этого Михаила Рахметовича пошли Рахметовы. Они в Твери были боярами, в Москве стали только окольничими, в Петербурге в прошлом веке делались генерал-аншефами, - конечно, далеко не все: фамилия разветвилась очень многочислен.

если я знаю, то мало ли чего я знаю, чего тебе [не нужно] проницательный читатель, во веки веков не узнать. А вот чего я действительно не знаю, так не знаю: где теперь Рахметов, и что с ним, и увижу ли я его когда-нибудь. Об этом я не имею никаких других ни известий, ни предположений, кроме тех, какие имеют все его знакомые. Когда прошло месяца три-четыре после того, как он пропал из Москвы, и не было никаких слухов о нем, все предположили, что он отправился путешествовать по Европе. И догадка эта, кажется, верна. По крайней мере, она подтверждается вот каким случаем. Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне по дороге из Вены в Мюнхен молодого человека, русского, который говорил, что проехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался на столько, чтоб иметь достаточное понятие о нравах, понятиях, образе жизни, степени благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах, и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, - потом точно так же познакомился [с населением северной Г] румынами и венграми, с населением северной Германии, из которой опять [проехал] подвинулся к югу, в немецкие провинции Австрийки вот теперь все с тою же целью едет в Баварию, оттуда через Вюртейбург и Баден, проедет в Швейцарию [где], потом во Францию, объездит и обойдет всю ее, потом Англию, - и на это употребит еще год, - если останется из этого года время, то он познакомится с Италиею и Испаниею, если же нет, то так и быть, "потому что это не так нужно, а те земли осмотреть нужно" зачем же? - "для соображений", а что через год во всяком случае ему "нужно" быть уже в Северо-Американских штатах, изучить которые более "нужно" ему, чем какую-нибудь другую страну, - что он даже не знает [останется ли он], возвратится ли он в Россию, или найдет себе дело в Северо-Американских штатах, - если найдет, то не возвратится, - но вероятнее, что возвратится, потому что кажется, в России, - не теперь, а через несколько времени, - он [будет более "нужен", чем] может быть полезнее, чем в Америке.

Все это очень похоже на Рахметова - даже и эти "нужно", случайно оставшиеся в памяти рассказчика. Наружностью, летами, чертами лица проезжий тоже подходил к Рахметову [насколько можно], но рассказчик тогда не обратил особенного внимания на своего спутника, который к тому же и скоро вышел из вагона, в какой-то деревушке, - поэтому рассказчик мог описывать его наружность лишь слишком общими выражениями, и полной достоверности нет; по всей вероятности это был Рахметов, а впрочем, кто ж его знает? - может быть и не он. Был еще слух, что один молодой русский являлся к одному немецкому философу, и сказал ему так: "у меня 30000 талеров; мне нужно только 5000; остальные я прошу вас взять у меня". - "Зачем же?" - "На издание ваших сочинений". Философ, натурально, не взял, но русский, будто бы, все-таки положил деньги у банкира на имя философа и [принес] [оставил у него] прислал ему такую записку: "Я оставил деньги на ваше имя. Распоряжайтесь ими". [Философ этот действительно очень беден. Если бы] Философ этот действительно живет в бедности, а Рахметов очень уважал его. Если б этот слух был верен, не было бы никакого сомнения, что к философу являлся именно Рахметов.