Раковый корпус

В письме Лакшину 29 декабря 1963 г. А. С. сообщил: «Никакого недоразумения с бластофагом (онкологом, буквально: пожирателем опухолей. – В. Р.) не произошло, я дал адрес Вашего московского приятеля своему подопечному» [14].

О попытках переименовать «Раковый корпус» в редакции «Нового мира» рассказывает и А. С.:

«Тем временем нужно было им печатать проспект – что пойдёт в будущем году. Я предложил: повесть “Раковый корпус”, уже пишу. Так названье не подошло! – во-первых, символом пахнет; но даже и без символа – “само по себе страшно, не может пройти”.

Со своей решительностью переименовывать всё, приносимое в “Новый мир»”, Твардовский сразу определил: “Больные и врачи”. Печатаем в проспекте.

Манная каша, размазанная по тарелке! Больные и врачи!.. Я отказался. Верно найденное название книги, даже рассказа, – никак не случайно, оно есть – часть души и сути, оно сроднено, и сменить название – уже значит ранить вещь. <…>

Не столковались, и “Раковый корпус” не попал в обещания журнала на 1964» [15].

В беседе со студентами-славистами в Цюрихском университете 20 февраля 1975 г. А. С. добавил: «Когда я принёс “Раковый корпус”, Твардовский замахал руками: “Нет, нет! это невозможно, меняем! «Корпус в конце аллеи»?.. а с раком напечатать нельзя”» [16].

В конце ноября 1963 г., посреди работы над повестью «Раковый корпус», А. С. вернулся к рассказу «Правая кисть», написанному ещё в 1960 г., но местом и временем действия связанному с «Корпусом».

Загодя А. С. собрался съездить в ташкентскую клинику, где его вылечили. О командировке на январь или февраль 1964 г. говорил в редакции «Нового мира». Отправился в Ташкент 17 марта.

Целыми днями сидел в кабинетах Дунаевой и Мейке, вслушивался, присматривался, расспрашивал, ходил за хирургом Анатолием Матусовичем Статниковым (в повести – Лев Леонидович) по больничным палатам, записывал.

Н. А. Решетовская рассказывает:

«Вечером мы в гостях у Лидии Александровны Дунаевой. Туда же пришла Ирина Емельяновна Мейке с мужем. Некрасивая, но подвижная, энергичная, очень женственная, Ирина Емельяновна была лечащим врачом Александра Исаевича. Она ничуть не похожа на Вегу из “Ракового корпуса”, лечившую Костоглотова. Лидия Александровна заведовала отделением. Она очень похожа на доктора Донцову» [17].

И далее: «Посещаем зоопарк. Тот самый, который он (А. С. – В. Р.) так неподражаемо опишет в “Раковом корпусе”. В этом зоопарке по выходе из онкодиспансера гулял ссыльный Солженицын» [18].

Из Ташкента А. С. и Решетовская съездили в Самарканд, побывали на развалинах мечети Биби-Ханым (о ней см. 2-е примечание к с. 251).

9 сентября 1964 г. Лакшин сделал запись в дневнике о разговоре с А. С.:

«Спрашивал его о “Раковом корпусе”. “Это вещь острая, но она может быть напечатана, а я сейчас думаю о тех вещах, которые мне важно написать без надежды на печать”» [19].

Так повесть была оттеснена главным образом работой над «Архипелагом ГУЛАГом», основной корпус которого датирован апрелем 1958 – февралём 1967 г.

А 11 сентября 1965 г. при обыске у супругов В. Л. и С. Л. Теушей и у И. И. Зильберберга гэбисты захватили тайный архив писателя – роман «В круге первом», пьесы «Пир победителей» и «Республика труда», лагерные стихи и крохотки. Этот провал А. С. счёл «самой большой бедой за 47 лет <…> жизни» [20]. Казалось, весь замысел многолетнего подпольного писательства в надежде выговорить то, что не смогли рассказать миллионы погибших в тюрьмах и лагерях, «вся работа жизни потерпела крушение» [21]. А. С. ожидал немедленного ареста. Но пока власти не решились на прямые репрессии, а только использовали архив для дискредитации писателя.

«Определив весною 1966, что мне дана долгая отсрочка, – записал А. С., – я ещё понял, что нужна открытая, всем доступная вещь, которая пока объявит, что я жив, работаю, которая займёт в сознании общества тот объём, куда не прорвались конфискованные вещи.

Очень подходил к этой роли “Раковый корпус”, начатый тремя годами раньше. Взялся я его теперь продолжать.

ЧКГБ не ждало, не дремало, тактика требовала и мне с “Корпусом” поспешить – а как же можно спешить с писанием? Тут подвернулась мысль: пока выдать 1-ю часть без 2-й. Сама повесть не нуждалась в этом, но тактика гнала меня кнутом по ущелью» [22].

«Кончая 1-ю часть “Корпуса”, – продолжает автор, – я видел, конечно, что в печать её не возьмут. Главная установка моя была – Самиздат, потом присоветовали друзья давать её на обсуждение – в московскую секцию прозы, на Мосфильм, и так утвердить и легализовать бесконтрольное распространение её» [23].

Узнав от А. С., что он сам переписывает на машинке свои рукописи, Е. Ц. Чуковская предложила ему помощь в перепечатке. Согласившись, он открыткой от 4 мая 1966 г. сообщил, что работа будет готова во второй половине мая.

«В конце мая, – рассказывает Елена Цезаревна, – он привёз мне тетрадочку с первым вариантом первой части “Ракового корпуса”. Это была аккуратная толстая школьная тетрадка с полями. На полях цветными карандашами были размечены места, которые автор хотел выделить для себя. Почерк был особенный и чёткий» [24].

Еще 2 марта 1966 г. А. С. написал сотрудникам Центрального государственного архива литературы и искусства:

«Может быть, этой весной мне удастся предложить желающим из Вас прорецензировать незаконченную мою повесть с тем, чтобы, собрав бескомпромиссные отзывы, я б её верней мог понять сам» [25].

14 мая при встрече с сотрудницей Архива М. Г. Козловой А. С. сказал: «Вчера закончил “Раковый корпус” (16 печатных листов, часть 1-я)» [26].

6 июня, после перепечатки на машинке 1-й части «Ракового корпуса», А. С. принял участие в читательской конференции в ЦГАЛИ, которую организовала Козлова. Автор прочитал две начальные главы повести и оставил машинопись архивистам, попросив, чтобы все, кто прочитает её, поделились своими впечатлениями. Обстоятельный отзыв, по настоянию коллеги Козловой – М. Г. Петровой, написал (к 1 июля 1966) сотрудник Института мировой литературы Е. Б. Тагер, работавший в то время над статьёй «Творчество позднего Толстого». На сопоставлении с Толстым исследователь и раскрыл своеобразие «Ракового корпуса» [27]. 4 июля Козлова вручила А. С. отзывы цгалийцев, присоединив отзыв Тагера.

Передавая полповести в «Новый мир», А. С. просил не затягивать с редакционным ответом. Обсуждение в журнале 1-й части «Корпуса» состоялось 18 июня 1966 г. «Мнения распались, даже резко, – рассказывает А. С. – Только умягчительная профессиональная манера выражаться затирала эту трещину. Можно сказать, что “молодая” часть редакции или “низовая” по служебному положению была энергично за печатание, а “старая” или “верховая” (Дементьев-Закс-Кондратович) столь же решительно против. Только что вступивший в редакцию очень искренний Виноградов сказал: “Если этого не печатать, то неизвестно, для чего мы существуем”. Берзер: “Неприкасаемый рак сделан законным объектом искусства”. Марьямов: “Наш нравственный долг – довести до читателя”. Лакшин: “Такого сборища положительных героев давно не встречал в нашей литературе. Держать эту повесть взаперти от читателя – такого греха на совесть не беру”. – Закс начал затирать и затуманивать ровное место: “Автор даёт себя захлёстывать эмоциям ненависти… Очень грубо введено толстовство… Избыток горючего материала, а тут ещё больная тема спецпереселенцев. Что за этим стоит?.. вещь очень незавершённая”. – Кондратович уверенно поддержал: “Нет завершённости!.. Разговор о ленинградской блокаде и другие пятнышки раздражённости”. – Дементьев начал ленивым тоном: „Конечно, очень хочется (ему-то!) напечатать повесть Солженицына… В смысле проявления сил художника уступает роману («В круге первом». – В. Р.)… <…> – …Объективное письмо вдруг уступает место обнажённо-тенденциозному… – А дальше возбуждаясь и сердясь: – У Толстого, у Достоевского есть внутренняя концепция, ради которой вещь пишется, а здесь её нет, вещь не завершена в своих внутренних мотивах! <…> – “Подумайте, люди, как вы живёте”, – это мало. Нет цельности – и значит, печатать в таком виде нельзя. <…> – И всё больше сердясь: – Как так не было предусмотрительности с Ленинградом? Уж куда больше предусмотрительность – финскую границу отодвинули!”