Великий розенкрейцер

те… А главное, не то… ну, что уж мне… а то поймите, матушка, ведь я мужа-то заживо хоронила! Ведь он образ человеческий терял, на глазах моих душу свою навеки губил. А тут ведь его узнать нельзя – другой человек совсем стал, да и какой человек-то!..

Она не выдержала и зарыдала. Настасья Селиверстовна так вся к ней и кинулась.

– Успокойтесь, голубушка вы моя… нет, плачьте, плачьте – это хорошие слезы, радостные! Поняла я, все поняла, как не понять!.. Истинно, после бед таких, велико ваше счастье, благодать Божья..

И сама она плакала и обнимала, целовала Метлину. Наконец обе они мало-помалу успокоились.

– А государыня-то мудра, великая царица, – заговорила прерывающимся голосом Метлина, – она ведь не остановилась в своих благодеяниях, она все дела наши тяжебные приказала вновь переисследовать верным людям. Вчера муж пришел: сияет весь! Правда, говорит, на свет Божий выходит, все неправильно у нас отнятое, все, что наше по праву, – все нам возвращено будет…

II

Настасья Селиверстовна не слышала этих последних слов своей гостьи, она вся была теперь поглощена чем-то. Темные брови ее сдвинулись.

– Да вы мне вот что скажите, голубушка моя, – горячо воскликнула она, – мой-то отец Николай при чем тут? К чему это вы его-то своим благодетелем называете, к чему так говорите, будто он захотел да и сотворил вам все ваше благополучие?! Что он пришел-то к вам помолиться да наставление вам пастырское сделал? Так ведь то же самое сделал бы всякий священник… Тут еще благодеяния нету!

Метлина даже руки опустила и глядела на нее с изумлением.

– Как, матушка!.. Бог с вами, что вы такое говорите! Да кто же, как не отец Николай… Все он один, он!

Настасья Селиверстовна как-то передернула плечами и покачала головою.

– Много бы он сделал, кабы не камер-фрейлина!.. Много бы и камер-фрейлина сделала, кабы не царица!.. Вот что царица – ваша благодетельница, это верно!

– Да разве я умаляю ее благодеяния! – все с тем же изумлением проговорила Метлина. – И я, и муж – мы век будем Бога о ней молить. Слово нам скажи она – и мы за нее, за нашу матушку, в огонь и в воду готовы… Но только не смущайте вы себя – меня-то не смутите! Первый истинный благодетель наш – отец Николай, и никто другой. Погибали мы и погибли бы, да Бог сжалился и направил меня к нему, к нему потому, что только он один и мог помочь нам. Ведь я говорила вам, матушка: пришел он, святой человек, и принес нам милость Божию. Душу мою обновил и спас душу моего мужа. Сказал: «Верьте, молитесь, пождите немного – и все будет», и по слову его сталось…

Но брови Настасьи Селиверстовны сдвинулись еще больше; по недавно еще нежному и растроганному лицу ее мелькнула недобрая усмешка.

– Скажите, пожалуйста! – всплеснула она руками. – Да что же вы думаете, сударыня, разве мне не приятно было бы узнать, что муж у меня такой угодник Божий? Только от слов-то оно не станется… Ну ладно, сказал он вам: пождите, все придет. Пошел он от вас, а здесь, вот в этой самой горнице, его поджидала камер-фрейлина…