Том 4. Лунные муравьи

Анна Дмитриевна (обиделась). Почему не понять? Неужели я такая непонятливая? Мой Сережа, это сущий ребенок, достаточно я его знаю, и он…

Матильда возвращается.

Матильда. Барышня говорят, что они не к Михаилу Арсеньевичу, а к Ипполиту Васильевичу. Очень просят приезжие.

Анна Дмитриевна (прерывая). Да примите ее здесь, Ипполит Васильевич. Мне интересно, какие это к вам приезжие барышни. Очень интересно. Если не секрет.

Вожжин. Какие секреты? Просто ошибка. Вы бы узнали, Матильда, что она, по делу, или… ну как фамилия… Наверно путаница. Наверно к Михаилу Арсеньевичу.

Матильда. Они объяснили фамилию. Она Софья Ипполитовна, к папаше…

Вожжин (вскочил). Что? К папаше? Ко мне? Соничка? Девочка? Маленькая? С кем она? Да не может быть!

Матильда. Барышня. Одни пришли. Как прикажите сказать?

Вожжин. Что? Сказать? Ничего не понимаю! Как Соничка? Постойте, Матильда. Погодите. Или нет… Она из Саратова? Одна? Ведь я еще неделю тому назад писал ей. Собирался… Да пустое! Чепуха. Перепутали. Не может девочка одна…

Дядя Мика. Ипполит, успокойся. Раз это Соня, – значит Соня. Ты сколько времени ее не видал? Года четыре или больше в Саратов прособирался? Ну вот, ей уж теперь лет шестнадцать. Вот тебе и барышня. Какая же маленькая? Иди скорее. Или постой. Ты так взволнован. Я сам ее тебе сейчас приведу.

Уходит. Матильда за ним. Анна Дмитриевна встает, берет поспешно меховую накидку со стула.

Анна Дмитриевна. Ипполит, я пойду. Это в самом деле ваша дочь, должно быть. Я пойду. Я через коридор, к себе. Я не хочу встречаться.

Вожжин. Идите, дорогая. Ах, Боже мой! Ничего не понимаю. Соничка! Софиночка! Идите. Не простудитесь, лестница холодная, закутайтесь… Софиночка! Господи!

Анна Дмитриевна. Хорошо, хорошо. И чего тут особенно волноваться? Растерялся, испугался. Вечером-то мы в концерт, не забудьте!

Вожжин (рассеянно). Да, да, как же. Да я лучше сам… Я уж пойду…

Идет к двери направо, не глядя на Анну Дмитриевну, которая закуталась, подождала, хотела еще что-то сказать, но не сказала, быстро ушла в дверь налево. Вожжин у порога сталкивается с Софиночкой. За ней идет дядя Мика.

Дядя Мика. Ну вот тебе твоя маленькая девочка.

Финочка (смотрит секунду неподвижно на Ипполита, потом порывисто обнимает его, прижимается, громко шепчет несколько раз). Папочка! Папочка!

Дядя Мика. Соня, да вы взгляните: не опомнился. Плакать сейчас будет. Не верит, что маленькие дети вырастают с течением времени в больших людей.

Ипполит Васильевич очень растерян и очень рад. Сияет и чего-то боится. То усаживает дочь на диван, не выпуская ее рук, то бросается к столу. Говорит отрывистые слова, спрашивает – и не дожидается ответа. И опять суетливо бежит к столу.

Вожжин. Ты лучше сядь сюда. Да. Мы уж тут позавтракали… Это ничего. Можно сейчас. Я сейчас.

Финочка. Да нет, папа, я не хочу.

Вожжин. Не хочешь? Ну, чайку. Выпьешь чайку?

Дядя Мика. Точно дитя, право. Ты спроси ее лучше, как она здесь очутилась.

Финочка. Ах, дядя Мика, подождите. Я сама не опомнюсь. А он так давно меня не видал, не узнал.

Дядя Мика. Я дольше не видал, а узнаю.

Финочка. И я вас сразу, дядя Мика. Вы у нас два лета на Волге жили. Еще мне про Гамсуна рассказывали.

Вожжин. Про Гамсуна? Постой, постой, да тебе тогда лет восемь было?

Финочка. Так что ж, папочка? Люди ведь все помнят.

Вожжин. Не знаю. Так давно… Финочка, а я писал тебе, собирался, и вдруг…

Финочка (серьезно). Я получила твое письмо. Мы ведь здесь только три дня. Мы в гостинице. И Марфуша с нами. Мамочка к докторам… Ее послали, посоветоваться. Больна была. Ну вот и возились. Мамочка здесь души будет брать. Больше двух недель курс.

Матильда в это время убрала стол и подала чай.

Вожжин. Так. Ну что же. Это отлично. Великолепно. А вот и чай нам дали. Хочешь чайку? Давай чайку попьем.

Переходят к столу. Софина в меховой шапочке, с муфтой, Вожжин суетится, не может найти тона, не привык к дочери. Дядя Мика держится в стороне, курит.

Вожжин. Ты, может, со сливками, Софиночка? Да… Вот ты какая… А я тебе писал – все тебя девочкой представлял, как последний раз видел. Так, значит. И ты мне толком не писала ничего. То есть о себе, о жизни… (Помолчав.) Как же занятия твои? Гимназия? Ты в предпоследнем классе? Да, как же ты теперь-то приехала? Пропускаешь занятия?

Финочка (помолчав). Мамочка не хотела ехать, да нельзя, я ее уговорила. А я все равно не в гимназии. Я давно вышла.

Вожжин. Как? Вышла? Отчего? Да нет!

Финочка. Правда, вышла. Я с учителями…

Вожжин. Разве лучше с учителями?

Финочка. Не знаю… Нет. Я вообще худо учусь. Худо, нехорошо. Прости, папа, я не писала, не хотела тебя огорчать. У меня стал ленивый характер.

Вожжин. Ничего не понимаю! У тебя ленивый характер? Да ты первой шла! И что гимназия, ты же мне писала, – ведь ты книжница у меня известная… Ведь я же знаю… Отчего вдруг? (Помолчав.) Как вообще… Как ты там это время… Тебе ведь хорошо жилось? Подруги там… Ну и вообще, как?

Финочка. Хорошо. Ничего. Обыкновенно. Мне хорошо.

Дядя Мика незаметно вышел. Вожжин и Финочка некоторое время молчат.

Вожжин. Да… Так, значит, хорошо. Да. Ну, а летом ты, как всегда, на Волге, на даче? Там же? Финочка. Там же.

Вожжин. И… летом ты гуляешь, читаешь… Ты бы написала, я бы тебе книг прислал. Там, конечно, трудно достать, в Саратове. Может быть, опять как-нибудь… приохотилась бы. (Помолчав). А все-таки жаль это… что ты из гимназии-то… Подруги, своя жизнь, мало ли?

Финочка. Что ж делать, папа.

Вожжин. А учителя все-таки хорошие? Ничего?

Финочка. Ничего. Обыкновенные.

Оба молчат.

Вожжин (с внезапным порывом). Финочка! Деточка! Я так не могу. Ты ведь одна у меня. Отчего ты такая? Скажи мне. Тебя обидел кто-нибудь? Ну я виноват сам, четыре года не собрался, все дела, все думал, съезжу… Вот ты приехала – и точно чужая. А я говорить не умею. Не знаю, как тебе там… как живется…

Софиночка ставит чашку, закрывает лицо руками и вдруг начинает плакать, громко, как ребенок.

Вожжин (растерянно наклоняется к ней). Деточка! Деточка моя крошечная! Миленькая моя девочка!

Софина. Я не плачу, не плачу, оставь! Ты спрашиваешь, как живу, так вот: худо, нехорошо! Нет, пусть ты знаешь! Худо, а тебя нету, тебя до ужаса все нету! Письмами нельзя. Разве можно письмами?

Вожжин. Да не письмами… Девочка моя! Ты забыла, что я у тебя есть? Да если б я только знал!

Софина. Не есть, а нету тебя никогда! Столько лет нету! Я из гимназии ушла – все равно бы выключили! Я в зале, в большую перемену, при всех, Катю Шантурову в лицо ударила!

Вожжин. Господи! Финочка!

Софина. Да, да! Зачем она осмелилась? Мы поссорились немножко, а она вдруг говорит: «Твоя мама Свиридовская содержанка! Твой папа ее, Свиридову продал. Это вся гимназия знает». Осмелилась! Пусть еще скажет, опять ударю!

Вожжин. Что же это такое, Господи!

Софина. Молчи, постой. Ты думаешь, я верю, что она сказала? Да нисколько. Я должна была ударить, но я не верю. Просто мама полюбила Свиридова, а вы вместе согласились, чтобы ты уехал, что так лучше. Я же все помню; и тогда все понимала, это вы думали, что я маленькая и ничего не понимаю. Свиридову нельзя жениться, у него жена больная, в купечестве если развод, так его отец с фабрики выгонит, я все знаю! и хоть Свиридов с мамочкой в одном доме никогда не жил, а все-таки она ему стала как настоящая жена, с любовью, а вовсе не содержанка! И у нее свои тоже деньги, дом ее же… Только вот я у мамы… Учителей его, свиридовских, не хочу. Лучше совсем не буду учиться… Прачкой буду, горничной…