Том 7. Отцы и дети. Дым. Повести и рассказы 1861-1867

Несколько позднее Щедрин также высока оценивал роман Тургенева, усматривая в нем — в богатстве его социального содержания — влияние традиций «Современника». 15 (27) февраля (1876 г.), в ожидании выхода в свет тургеневской «Нови», он писал П. В. Анненкову: «Тургенев — писатель субъективный, и то, что не выливается прямо, выходит у него плохо < …> Нет никого, кто бы вызывал его на споры и будил его мысль. В этом отношении разрыв с „Современником“ и убил его. Последнее, что он написал, „Отцы и дети“, было плодом общения с „Современником“. Там были озорники неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого» ( Салтыков-Щедрин,т. 18, кн. II, с. 262). В некрологе Тургенева Салтыков-Щедрин указывал, что Тургенев вслед за Пушкиным умел пробуждать «те простые, всем доступные общечеловеческие „добрые чувства“, в основе которых лежит глубокая вера в торжество света, добра и нравственной красоты»; что все его сочинения «проникнуты тою страстною жаждой добра и света, неудовлетворение которой составляет самое жгучее больное место современного существования. Базаровы, Рудины, Инсаровы — всё это действительные носители „добрых чувств“, всё это подлинные мученики той темной свиты призраков, которые противопоставляют добрым стремлениям свое бесконтрольное и угрюмое non possumus» (там же, т. 9, с. 458). Из писательских суждений о романе особого упоминания заслуживает отзыв В. Ф. Одоевского, относящийся, по всей вероятности, к 1867 году. В характере и поведении Базарова Одоевский усмотрел отсутствие цельности, логически и психологически недостаточно оправданное (а потому и едва ли извинительное) противоречивое соединение разнородных черт и элементов. Формулируя в связи с этим свои претензии Тургеневу, Одоевский отмечал: «Для сопряжения разнородных элементов часто необходим посредствующий элемент; так, нужна известная степень жара для соединения серы и ртути, т. е. для образования киновари. То же и в мире искусства, могут быть соединены весьма разные черты в одном и том же лице и образовать цельный характер; напротив, в другом случае эти черты составляют агломерат, хотя и могущий образоваться в цельный организм — но лишь хитростию искусства. Все характеры, даже второстепенные, в „Отцах и детях“ представляют нам эту органическую цельность — дело высокого таланта. Отца и дядю, мать < …> Ситникова и даже Феничку < …> видим перед собою живьем; нельзя того же сказать о Базарове». Подробный анализ отношения Одоевского к роману «Отцы и дети» и его главному герою см. в статье: ТурьянМ. А. В. Ф. Одоевский в полемике с И. С. Тургеневым. — Русская литература, 1972, № 1, с. 98–101. Замечание Одоевского о том, что Базаров лицо недостаточно живое по сравнению с другими лицами романа, а главное — лицо, поведение которого, в иных случаях, осталось без должного авторского «объяснения», перекликалось с некоторыми замечаниями Герцена (см. выше, с. 443).

Незадолго до кончины писателя с ним встретился К. А. Тимирязев. Тургенев был растроган восторженным отношением молодого Тимирязева к Базарову и подарил ему экземпляр «Отцов и детей» со своим автографом. Впоследствии, в работе «Развитие естествознания в России в эпоху 60-х годов», Тимирязев отмечал, что «в неизвестном провинциальном докторе» Тургенев «угадал будущих Боткина, Сеченова и вообще всё могучее движение русской науки» ( ТимирязевК. А. Сочинения. М., 1939. Т. 8, с. 173). Сравнивая далее тургеневского Базарова с Петром I, К. А. Тимирязев писал по этому поводу: «Тот и другой были прежде всего воплощением „вечного работника“ всё равно „на троне“ или в мастерской науки. Оба властной рукой „втолкнули“ русского человека в круговорот — один современной ему общеевропейской жизни, другой в еще труднее доступную область общечеловеческой научной мысли. Оба, убежденные реалисты, ставили выше всего знание, науку и с каким-то умственным аскетизмом отталкивали от себя всё смягчающее, скрашивающее жизнь, во имя служения тому, что представлялось им настоятельной потребностью минуты. Оба с безжалостною грубостью и нетерпимостью шли напролом. Оба созидали — разрушая» (там же, с. 174).

Роман Тургенева получил высокую оценку в марксистской критике, стремившейся к историческому осмыслению типа Базарова. «Пусть Тургенев, — писал В. В. Воровский, — неверно изобразил Базарова в тех или других деталях, пусть он — в силу психической чуждости этому типу — утрировал в нем как раз отрицательные черты, — одно несомненно: в основу характеристики нигилиста он положил действительные черты реального общественного типа, развернувшегося вскоре пышным цветом и заполнившего своей проповедью рационализма и индивидуализма целое десятилетие» ( ВоровскийВ. В. Сочинения. Л., 1931. Т. 2, с. 74).

Рассматривая Базарова как типичного представителя передовой разночинно-демократической интеллигенции писаревской ориентации, Воровский отмечал, что его индивидуализм «был пропитан общественными интересами», что соображение «общей пользы» «играло решающую роль в утилитарной морали Базарова» (там же, с. 85, 98).

А. В. Луначарский называл Тургенева писателем, который своими романами возвестил о «ликвидации идейной гегемонии дворянства» ( ЛуначарскийА. В. Русская литература. М., 1947, с. 83). «По тому, как крепко Базаров стоит на двух своих ногах, — отмечал А. В. Луначарский, — по всему презрению, которое он чувствует к пустой болтовне и лишним людям, вы чувствуете, что это — не лишнийчеловек, что это — очень нужный человек в России, что за какую бы задачу он ни взялся, он разрешит ее практично своими крепкими умелыми руками» (там же, с. 86–87). Вместе с тем Луначарский, подобно революционным демократам-шестидесятникам, критиковал Тургенева за то, что он изобразил своего героя «упершимся в стену, не видящим в жизни никакого смысла» (там же, с. 85).

Роман Тургенева, замысел которого теснейшим образом связан с действительностью шестидесятых годов прошлого века, остается живым и в известном смысле по-прежнему злободневным явлением в русской литературе. В связи с этим особенно примечательны горячие споры о его значении и идейном содержании, порождаемые подчас крайне односторонним подходом к некоторым вопросам его творческой истории [221].

В 1863 г. вышел в свет французский перевод «Отцов и детей» (Pères et Enfants par Ivan Tourguénef. Paris, 1863), который Тургенев впоследствии, в письме к Л. Пичу от 3 (15) января 1869 г. назвал «превосходным». В предисловии к этому переводу П. Мериме писал: «В этом небольшом произведении г. Тургенев показал себя, по обыкновению, проницательным и тонким наблюдателем; однако, избрав предметом научения два поколения своих соотечественников, он совершил ошибку, не польстив ни одному из них. Каждое из поколений находит портрет другого очень схожим, но кричит, что его собственный портрет является карикатурой < …> Отцы протестовали, а дети, еще более обидчивые, громко возопили, увидя свое воплощение в положительном Базарове» ( Лит Насл,т. 31–32, с. 720–721).

Назвав перевод романа на французский язык «очень точным», П. Мериме отмечал, что «переводить с русского на французский не так легко. Русский язык создан для поэзии, он необычайно богат и, в особенности, замечателен по тонкости выражаемых им оттенков. Вы представляете себе, что может извлечь из подобного языка искусный писатель, отдающийся наблюдению и анализу, и какие непреодолимые трудности готовит он для переводчика. В конце концов, если портреты г. Тургенева теряют для нас кое-что в блестящем колорите, всегда сохранятся их правдивость и непосредственная прелесть, характеризующие все добросовестно с натуры написанные произведения» (там же, с. 722).

На немецком языке «Отцы и дети» впервые появились в штутгартской газете «Der Beobachter», 1865, № 228–303, 30 September — 31 Dezember. В основу этого перевода, «весьма неудовлетворительного», по отзыву Тургенева в письме к Людвигу Пичу от 3 (15) января 1869 г., лег не русский оригинал, а французский текст с предисловием Мериме, о котором говорилось выше. В дальнейшем перевод романа в штутгартской газете был, по просьбе Тургенева, отредактирован Л. Пичем и в 1869 г. включен в первый том избранных сочинений Тургенева на немецком языке, изданных Е. Вере (см.: TurgenjewI. S. Väter und Söhne. Autorisirte Ausgabe mit einem Vorwort des Verfassers. Mitau, 1869). Тургенев написал следующее предисловие к этому переводу: «Вместо предисловия я позволю себе довести до сведения благосклонного читателя, что я гарантирую самым настойчивым образом полную точность данного перевода. Это — удовлетворение, редко или даже никогда не выпадавшее мне на долю. Тут по крайней мере судят о тебе, хвалят или бранят тебя, по тому, что ты действительно сделал, по твоим, а не по чужим словам» [222].