Том 2. Студенты. Инженеры

Также тихо Гартвиг сказал:

— В десять лет, Маруся, женщина называется еще девочкой.

— Не говорите глупостей, — тихо, быстро ответила Маруся, — вы разве не знаете, что в восемь лет нас забавляют бабочки, цветы, а уж в десять посещают нас неясные мысли…

— Что? Что? Умер, умер… — заерзал от восторга Гартвиг.

— Маруся, ты что опять там? — отозвалась мать.

— Не я, мама, а мои соседи, они говорят такие вещи, что у меня уши вянут!

При общем смехе мать сказала:

— Господи, что за выражения!

И начала переводить по-английски насторожившейся гувернантке.

Гувернантка выслушала, внимательно посмотрела на уши Маруси и стала ей что-то говорить.

Маруся слушала ее с сонным лицом и, когда она кончила, спросила Карташева безразличным тоном:

— Вы понимаете по-английски?

— Нет. Маруся сказала:

— Это большое счастье.

— Почему?

Она тихо ответила:

— Потому что вы не понимаете, как я, сидящую около меня идиотку.

После этих серьезно и печально сказанных слов нежное безе, которое положил было себе в рот Гартвиг, пылью разлетелось во все стороны.

Гартвиг хохотал, зажимая рот салфеткой.

— Опять, Маруся! — лениво протянула мать, вставая из-за стола. — Кофе, господа, будем на террасе пить.

Поднялись все.

— Мама, я не виновата же, — ответила капризно Маруся, — что кавалеры мои не умеют держать себя за столом.

Гартвиг, всплеснув руками, говорил Марусе:

— Боже мой, боже мой, кому только достанется такое сокровище?

— Кому? Царю, — ответила Маруся и важно пошла благодарить отца и мать за обед.

Старик Ясневский прошел в свой кабинет. С ним исчезла чопорность и натянутость. Общество разбилось на отдельные группы.

Гартвиг с Карташевым сели в сторону и делились впечатлениями пережитого после окончания курса. Гартвиг служил в том правлении, председателем которого был Ясневский. Кроме того, он был представителем крупной заграничной фирмы, поставлявшей на русские дороги привилегированные тормоза. В общем и Гартвиг получал около десяти тысяч. И он тоже уговаривал Карташева переезжать в Петербург.

Бор-Залесский разговаривал со студентом. Жених с невестой ушли в парк. Мать встала и спросила:

— Кто хочет со старухой погулять по парку?

Раздались четыре «я».

— Я выбираю monsieur Карташева.

— Прикажете руку? — спросил Карташев.

Она махнула:

— Я слишком толстая и большая для вас: так нам удобнее будет.

Когда они пошли по аллее парка, она спросила:

— Вы товарищ Валериана Ивановича?

— Да.

— Вы дружны с ним были?

— Наши чертежные столы стояли рядом. Валериан Иванович был очень прилежный, я ленивый, он все знал, я ничего и пользовался его знаниями, а в минуты отдыха наслаждался его остроумным, метким разговором.

— Вы считаете его талантливым?

— Очень. Он один из самых выдающихся среди нас.

— А мой Януш?

— Он самый фундаментальный.

Мать покачала головой.

— Он такой серьезный: я боюсь, что он в конце концов…

Она сделала движение около головы.

— Ум за разум зайдет, — добавила она. — Лучше быть таким, как Гартвиг, и вы, кажется, такой же: не задумываться и брать, что дает жизнь. И все будут вас любить, и вам будет легко, и с вами будет легко. А уж с этими серьезными… у меня с ними вся жизнь прошла: и муж такой, и сын такой, и зять будет такой… У вас отец и мать живы?

— Мать жива, отец умер.

— Он тоже инженер был?

— Нет, военный генерал.

— А в семье мужа и отец его и дед его инженеры, Януш четвертое поколение инженеров. Матушка ваша где живет постоянно?

— В Одессе. Летом иногда уезжает в имение на границе Херсонской и Киевской, на реке Высе.

— Я слышу по голосу вашему, что вы любите это имение.

— Вообще деревню, хозяйство безумно люблю.

— Отчего же вы в таком случае не сделались агрономом?

Карташев пожал плечами.

— Карьера слишком маленькая. Быть управляющим…

— В своем имении.

— У матери, две тысячи десятин, имение это достанется сестрам.

— Почему сестрам?

— Это наше общее желание.

— Вы любящий брат. Много у вас сестер?

— Живых три.

— А братьев?

— Один.

— Старше вас?

— Нет, в последнем классе гимназии.

— Мизинчик и, следовательно, общий баловень и любимчик. Вы невесту выбрали с ведома родных?

Карташев рассказал и о невесте.

— Как фамилия ее?

Карташев назвал.

— Бывший посланник…

— Это ее отец.

— Он очень богатый, кажется, человек.

— Я не знаю. Я еще только еду к нему знакомиться.

— И большой чудак. Он женат на второй, и жена его ужасный урод, и он всем говорит, что выбрал урода. чтоб не мучиться ревностью. Его первая жена была красавица. Ваша невеста от первого брака?

— Да.

— И тоже красавица?

— Нет, ее нельзя назвать красавицей.

— Вы любите ее?

— Очень.

— Агнеса! — крикнула мать. — Ты знаешь, на ком monsieur Карташев женится?

— Мы с вашим тестем, — обратилась она к Карташеву, — как-то вместе в Ментоне провели зиму.

Когда все общество опять собралось вместе, Валериан Иванович обратился ко всем:

— Господа. Кто меня выручит? Ввиду скорой свадьбы моей невесте надо каждый день ездить в город, а у меня все время занято службой…

— И у меня, — развел руками Гартвиг.

— У нас с ним, — показал Бор-Залесский на студента, — тоже перед отъездом дела выше головы.

— А Артемий Николаевич не хочет, — сказала Агнеса Станиславовна.

— Очень хочу, и я почти свободен теперь.

— А я обещаю с вами говорить постоянно за это о вашей невесте.

— А я буду говорить вам о вашем женихе.

— Вот-то тоска будет, — рассмеялся Короедов.

— Нет, нет. Ни за что! Довольно с меня и времени его присутствия. Я должна отвлекаться, забывать о нем, как и всякий жених, как и всякая невеста.

Она задорно смотрела на всех.

— Совершенно верно, — кивнул разочарованно Бор-Залесский. — Всякий жених и всякая невеста прежде всего врут друг другу и надо время, чтоб придумать, что еще наврать.

— А когда станут мужем и женой? — спросил Короедов.

— Тогда, как поженятся, начинают приучаться опять говорить правду. И так как правда горька, то горечь и в отношения проникает, и тогда единственное средство опять же почаще разлучаться.

— Вы часто разлучаетесь с вашей женой? — спросила Агнеса Станиславовна.

— Постоянно.

— А зачем же вы берете ее с собой на изыскания?

— Чтоб сбросить ее где-нибудь там в пропасть. То есть, конечно, не я ее толкну туда, а она сама полетит. Потому что она у меня говорильная машина, и когда заговорит, то уж ничего не видит ни перед собой, ни под собой. Вот я ее и заведу, а подходя к пропасти, отстану, а когда она уже сорвется туда, подбегу, буду ломать руки и кричать: «Лизочка, Лизочка, куда же ты?»

— Вот я, когда познакомлюсь с вашей женой, — сказала Агнеса Станиславовна, — я передам ей, как вы отзываетесь о ней.

— Не удастся…

— Почему?

— Она у меня только сама говорит: других никогда не слушает. Чтоб заставить ее слушать, надо сделать вид, что секретничаешь от нее. Тогда она подслушивать станет. Раз так ухо себе в дверной щели прищемила.

— Но ведь это ужасно так отзываться о жене! Я думала, что хуже моего жениха по ехидности нет, но вижу, что вы в тысячу раз хуже его…

— Но ведь он же еще не женился на вас, а я уже год и четыре месяца женат. Так что не падайте духом: я по крайней мере уверен, что ваш супруг со временем меня за пояс заткнет.

— О, какой вы ужасный! Какая вы проза…

— Нет, не всегда. Когда выпью бутылку-другую шампанского, тогда и на меня посмотрите.

— Я бы очень хотела.

— А вот на свадьбе.

— А вы не буйны во хмелю?

— Наоборот: буен я в трезвом состоянии, а в пьяном виде я мил, любезен, очарователен! И я еще не встречал дамы, которая в таком моем состоянии не влюбилась бы в меня.