Том 15. Письма 1834-1881

1) Способствовать дружески успеху этого дела, если найдете это подходящим делом для журнала. 2) Если получите согласие Кашпирева, то чрезвычайно и убедительнейше прошу прислать мне деньги нимало не медля, распорядившись так: 200 (двести рублей) из этой тысячи выдать от меня, с передачею моей чрезвычайной благодарности, Аполлону Николаевичу Майкову, которому я их уже с лишком год должен. Другие 200 руб. (двести рублей) передать от меня сестре моей жены Марье Григорьевне Сватковской (она знает для чего) ^* по прилагаемому адрессу: Марья Григорьевна Сватковская, на Песках, у 1-го Военно-сухопутного госпиталя, по Ярославской улице, дом № 1, хозяйке дома. Остальные затем 600 руб. (шестьсот рублей) прошу Вас выслать прямо мне сюда, во Флоренцию, по следующему адрессу: Italie, Florence, à M-r Théodore Dostoiewsky, poste restante. Наконец, 3) Если всё это возможно устроить, то уведомить меня и выслать мне деньги нимало не медля. Об этом прошу Вас как старого друга; ибо до того нуждаюсь в настоящую минуту, как никогда не нуждался. Наконец, если и не обделается дело, то тоже прошу Вас немедленно меня об этом уведомить, чтоб уж я напрасно не надеялся и не рассчитывал, а главное, чтобы знать. Кроме того, если и уладится дело, то, до времени, об этом лучше не говорить лишним людям. Наконец, я бы желал, чтоб роман, который я доставлю к 1-му сентябрю в редакцию «Зари», был напечатан в осенних номерах журнала этого года. Так мне выгоднее по некоторым расчетам. Но, разумеется, если редактор захочет напечатать в будущем году, то я не воспротивлюсь. Одним словом, оставляю на волю редакции и заявляю только желание.

Теперь как старому другу и сотруднику сообщу Вам в секрете и еще одно мое чрезвычайное беспокойство: эти 200 руб., которые я должен более года Аполлону Николаевичу, кажется, причиною его теперешнего молчания; он вдруг прекратил со мною всякую переписку. Я просил Каткова, в декабре, выслать 100 руб. Эмилии Федоровне и Паше, на имя Аполлона Николаевича (как и всегда делалось в этих случаях), а его просил, в последнем письме моем, передать эти 100 руб. Эм<илии> Федоровне. Он, вероятно, подумал, что я получил знатный куш, купаюсь в золоте, ему не возвращаю долга, а его же прошу передать 100 руб. Эм<илии> Федоровне. «Помогать другим есть деньги, а возвратить долг нет» — вот что он, вероятно, подумал. А между тем если б он знал, в какое положение я сам поставил себя. Забрав много в «Русск<ом> вестнике» (на необходимое), я в последние полгода так нуждался с женой, что последнее даже белье наше теперь в закладе (не говорите этого никому). В «Русском же вестнике» просить не хотел до окончания романа. Но они теперь сводят счеты и до сих пор медлят ответом. Конечно, я виноват, что в целый год не заплатил, и уж слишком много страдал от этой мысли, но в эти два года за границей я прожил всего только 3500 руб. Тут и переезды, и некоторые посылки в Петербург, и Соня, — не было из чего выслать. А он, к тому же, никогда не спрашивал с меня, я и думал, что он может подождать, каждый месяц почти надеясь выслать ему. Эти 100 руб. Эмилии Федоровне, должно быть, его обидели; но ведь Эмилия Федоровна чуть с голоду не умирает, как было не помочь! При мрачном положении моем мысль, что вот и еще преданный человек оставляет меня, — мне ужасно мучительна. Не говорил ли он с Вами чего, или не знаете ли Вы чего? Если знаете, то сообщите, голубчик! С другой стороны, странно мне, что из-за 200 рублей порвалась связь, иногда дружеская, продолжавшаяся между нами с 46-го года. ^* К тому же, я и без того всеми забыт. Ну вот сколько написал; а между тем что это значит перед свиданием и приятельским разговором? Холодно, недостаточно, ничего не выражено — эх, когда-то увидимся! Может быть, как-нибудь это и обделается. Я кое на что надеюсь. До свидания; Анна Григорьевна жмет Вам руку и благодарит за память. Еще раз поклон всем, кто меня помнит. Что Аверкиев? Кланяйтесь ему. Как жалко мне Долгомостьева. ^*

Ваш весь и душевно преданный

Федор Достоевский.

NB. Если Вам придется отдавать двести рублей Аполлону Николаевичу, то не забудьте, добрейший Николай Николаевич, упомянуть при этом, что я сам буду благодарить его письмом, но что теперь не уведомил его письмом потому, что не мог знать заранее о решении редакции «Зари».

Вот уже 10-е марта, а я всё еще не получил 2-й ном<ер> «Зари». Хожу каждый день на почту, и всё: niente, niente. [95] К тому же дождь и холод, скверно.

138. С. А. Ивановой

8 (20) марта 1869. Флоренция

Флоренция, 8/20 марта/69.

Вы отвечали аккуратно и тотчас же, дорогой и милый друг мой Сонечка, на мой вызов начать аккуратнее и точнее нашу переписку, а я же первый и не сдержал слова: промедлил больше двух недель Вам отвечать. И не могу сказать, что за делами; дела мои я давно покончил и сдал; ^* но за тоскливым положением. «Русский вестник» на мою просьбу о деньгах отвечал через семь недель (целый Великий пост), и деньги я только что теперь получил, и всё это несмотря на то что сам же их уведомлял 2 месяца назад о крайнем моем положении. Получил письмо из редакции с большими извинениями, что не могли выслать раньше и что задержали их дела редакции и счеты и хлопоты в начале каждого года. Это правда, что в начале каждого года к ним и подступиться нельзя, это у них и прежде и всегда было, и я помню, что мне и в 66–67 годах тоже не отвечали в Петербург по месяцу; но всё же нам с женой от этого во Флоренции было не легче, и даже очень нелегко. Если бы не заняли у одного господина 200 ф<ранков> ^* да не получили по мелочи еще 100 ф<ранков>, то просто умирай от неприятностей в совершенно незнакомом городе. Но пуще всего тревожила нас, во всё это время ожидания, неизвестность. Вот почему, дорогой друг мой, у меня и руки не поднимались писать не только к кому-нибудь, но даже к Вам. Конечно, они сохраняют меня сотрудником и даже с удовольствием, что и по письму их видно; да и не стали бы присылать деньги вперед, если б не так. Кроме того, я Катковым не только доволен, но даже благодарен ему за то, что давал вперед. Нынче журналы обеднели и вперед не дают; а я получил от них несколько тысяч вперед (четыре) еще до того срока, как стал отрабатываться, то есть печатать роман. И потому ни сердиться на них, ни изменять им я не могу, а главное, желал бы им быть полезным. Вы говорите, что, по слухам, их журнал падает? Неужели это правда? Мне казалось бы, что нет, — не потому, разумеется, что я участвую, а потому, что это решительно лучший и твердо сознающий свое направление журнал у нас в России. Это правда, что он сух, что литература в нем не всегда хороша (хотя не хуже других журналов; все первые вещи явились у них: «Война и мир», «Отцы и дети» и т. д., не говоря о прежних, старинных годах, и это публика все-таки помнит ^*). Критика редкая (но иногда очень меткая, особенно в том, что не касается так называемой изящной литературы), но, главное, наверное появится в каждый год, о чем знает каждый подписчик, три-четыре статьи, самых дельных, самых метких, самых характерных и надобных в настоящее время, и самых новых, и, главное, непременно только у них и ни в одном другом журнале, — об чем знает публика. Вот почему, мне кажется, журнал не может слишком упасть, несмотря на свою сухость и как бы специальность.