Том 8. Былое и думы. Часть 1-3

Когда г-н Герцен писал в России, под надзором царя, он печатал свои произведения под псевдонимом «Искандер» (турецкая форма его имени – Александр), так как царь не разрешает политическим осужденным (к их числу г-н Герцен, как вы увидите из настоящей книги, принадлежал уже на 21 году жизни) выступать на литературном поприще ни под их настоящим именем, ни в их настоящем звании [221].

Во всех своих произведениях, напечатанных в России, г-н Герцен стремился пробудить русских людей от апатического отношения к их общественным интересам. Эта апатия – основная причина того, что они терпели деспотическое правление и что у них до сих пор сохранилось крепостное право. Не решаясь открыто касаться политических тем, г-н Герцен выражал свои взгляды в замаскированной форме: иногда в философских трактатах, как «Дилетантизм в науке», «Письма об изучении природы», «Об историческом развитии чести» и т. д., иногда в виде рассказов и повестей, как «Кто виноват?», «Записки врача», «Сорока-воровка», «Записки одного молодого человека» и т. д. До г-на Герцена ни один из русских писателей не трактовал философские вопросы со столь живой непринужденностью, свидетельствующей о том, что автор в совершенстве владеет своим предметом.

«Все ясно понятое можно объяснить без труда; и слова для выражения приходят тогда легко». Буало.

Не следует, однако, думать, что философские или беллетристические произведения г-на Герцена явились для русского общества чтением в легком и занимательном роде. Напротив того, каждое его высказывание дает материал для размышлений; в каждой строчке читатель чувствует, что мысль автора выражена только наполовину, что другую половину ему предоставлено угадать. Талант г-на Герцена полностью соответствует серьезной и трудной задаче, которую он себе поставил, и успех, которым он пользовался у своих соотечественников, отнюдь не похож на обычную любовь к выдающемуся писателю; его писательская деятельность рассматривалась в России скорее как служение народу, нежели в качестве художественного творчества.

Царь не давал г-ну Герцену покоя и преследовал его почти непрерывно с 1834 по 1846 г. [222] В 1847 г. г-ну Герцену удалось, наконец, получить заграничный паспорт, и он стал свидетелем революционной драмы, разыгравшейся во Франции и в Италии в 1848 г. Впечатления от этого зрелища отразились в книге, озаглавленной «Письма из Франции и Италии». Раздумья, вызванные этой революцией, составляют содержание другого произведения, озаглавленного «С того берега», также напечатанного в Германии, оно взволновало там умы. Не из желания завоевать себе имя в литературе Западной Европы стал г-н Герцен писать по-немецки и по-французски, но потому, что с февраля 1848 г. царь запретил печатать в России все, что когда-либо выйдет из-под его пера. Немецкая печать подвергалась все большим ограничениям, и г-н Герцен напечатал по-французски два произведения: «О развитии революционных идей в России» и «Русский народ и социализм» [223].

Но едва первое из этих замечательных произведений начало распространяться в Париже, как продажа произведений г-на Герцена была запрещена в этой столице, как прежде в Петербурге; лишь после того как завязалась нынешняя война, упомянутые книги появились снова в окне книгопродавца г-на Франка.

В России, в Германии, во Франции – всюду кляп во рту; упорствуя в своем желании разоблачить низость царя и вырвать русский народ из его оцепенения, г-н Герцен обосновался в Англии и установил в Лондоне – 36 Реджентсквер – первый русский вольный типографский станок. Не прошло и двух лет со времени основания этой книгопечатни, как тысячи экземпляров произведений г-на Герцена проникли в Россию путем контрабанды и благодаря великодушному содействию польских демократов. Кроме нескольких памфлетов, – самый замечательный из них «Призыв к русским солдатам в Польше», перепечатанный в «Daily News» от 21 апреля 1854 г., – и небольшой брошюры на тему о крепостном праве в России, озаглавленной «Крещеная собственность», г-н Герцен успел напечатать в Лондоне, на русском языке, три книги: «Прерванные рассказы» (отзыв о них появился в «Revue des deux Mondes» от 15 июля 1854), книгу, перевод которой мы здесь предлагаем (разбор ее также помещен в «Revue des deux Mondes» в номере от 15 сентября 1854) и русское издание упомянутых уже «Писем из Франции и Италии».

Мы сожалеем, что г-н Герцен не достиг ранее гостеприимной английской земли, поскольку здесь он получил возможность воздвигнуть свою батарею против возмутительного русского деспотизма и содействовать таким образом всеобщим интересам человечества.

Печатается по тексту БиД I со следующими исправлениями:

Стр. 224, строка 7: на самом стрежне реки вместо: на самом стержне реки

Стр. 264, строка 2: по вотским деревням вместо: по вятским деревням

Рассказ об аресте и следствии, о том, как началось «практическое соприкосновение с жизнью», о «длинной ночи ссылки и тюрьмы» – определяет основное содержание этой части.

Герцен рисует жестокость и продажность бюрократического аппарата, произвол полиции, «разврат» суда и их жертвы, эксплуатацию государственных крестьян, «варварское и безжалостное» устройство военной службы, ужас телесных наказаний, пыток, роль духовенства («духовных квартальных») как слуги самодержавия и крепостничества. Создавая обобщенные сатирические характеристики, Герцен вместе с тем изображает живых, конкретных представителей чиновничьего мира (вятского губернатора Тюфяева и других), сосущих народную кровь «тысячами ртов, жадных и нечистых». Эти наблюдения даются Герценом под углом зрения тех политических задач, которые перед ним встали в середине 50-х годов. Так, в требовании гласности, «совершенно другой организации всей машины», введения «народных начал третейского суда» и др. (глава XV) содержатся элементы будущей политической программы «Колокола».

Рассказ об аресте Огарева дает Герцену повод коснуться отношения различных представителей московского общества к революционным стремлениям юного поколения и направленным против последнего репрессиям царизма. Характеризуя М. Ф. Орлова, Герцен использует и свой политический опыт 40-х годов, сопоставляя московского «льва в клетке» с Ледрю-Ролленом и другими представителями французской демократической эмиграции. Портрет московского либерала В. (В. П. Зубкова) перерастает в политический памфлет на либералов 30-х годов, падких на «смелые мнения и резкие суждения», но трусливых на деле.

Большое внимание уделено характерам, порожденным «удушливой пустотой и немотой русской жизни» того времени, такому, например, «произведению русского надлома», как пермский врач Чеботарев, а в особенности людям, сумевшим так или иначе противостоять господствовавшему гнету (А. Л. Витберг, «мученик польского дела» Цеханович). Пребывание Герцена в Крутицких казармах нашло также отражение в начале повести «Легенда» (т. I наст. изд., стр. 81-106); тот же период затронут в автобиографическом наброске «Часов в восемь навестил меня…» (т. I наст. изд., стр. 251–256). О М. Ф. Орлове см. дневниковую запись от 26 марта 1842 г. (т. II наст. изд., стр. 201–203).

Некоторые места из главы XV «Былого и дум» перекликаются с заметками Герцена «Вотяки и черемисы» и «Русские крестьяне Вятской губернии». О Цехановиче см. также «Вторую встречу» (т. I наст. стр. 123–130). О жизни Герцена в Перми и Вятке см. также в третьей и четвертой частях «Былого и дум» и в его письмах из ссылки к Н. А. Захарьиной.

Глава VIII

Впервые опубликована в ТиС, 1854, стр. 1-14, как гл. I. Перепечатана в БиД I, стр. 223–234, с незначительными изменениями (см. «Варианты»).

…слушая наши смелые рассказы… – На следствии 1834 г. Герцен рассказывал следующее: «С знакомыми же моими имел разговоры о правительстве, осуждал некоторые учреждения и всего чаще стесненное состояние крестьян помещичьих, доказывая сие произволом налогов со стороны господ <…> и находя, что сие состояние вредит развитию промышленности» (д. № 142, л. 379).