Мертвое озеро

– - А? -- спросил пугливо Петруша.

Эхо повторило их. Это Аню очень заняло, и она, смеясь, стала повторять на разные голоса имя Петруши и прислушивалась к эхо.

– - Отчего, Петруша, лес повторяет, что я ни скажу? -- спросила Аня.

– - Это -- эхо,-- глубокомысленно отвечал Петруша.

– - Вот хорошо! я и без тебя знаю, что эхо! -- насмешливо и передразнивая его голос, отвечала Аня и с важностью продолжала: -- Нет, ты мне растолкуй, отчего и как?

Петруша молчал.

– - Не знаешь?

– - А ты знаешь? -- с досадою спросил Петруша.

– - Нет! но мне не стыдно! я не буду курить и писать письма! -- Аня сопровождала свои слова лукавыми взглядами.

– - О, тогда я всё узнаю; а теперь чему научиться с Селивестром Федорычем? разве как сушить васильки, чтоб перемешивать с табаком и потом курить их.

– - Да тебе будет скучно там одному! На лодке нельзя кататься и рвать таких цветов.

И Аня нагнулась сорвать одну из лилий; но корень был крепок, и она только возмутила поверхность воды. Петруша, бросив весло, сорвал ей его.

– - Еще и эту, и эту! -- говорила Аня Петруше, который наклонял лодку во все стороны, собирая цветы, разбросанные по реке, и говорил:

– - Чего мне будет жаль, так тебя, Аня: она тебя замучит попреками.

– - Уж, право, не знаю, что я ей сделала! она меня ужасно не любит,-- с грустью сказала Аня.

– - Ты пиши ко мне, если уж она очень…

– - Что же ты сделаешь?

– - Я…

Петруша призадумался и потом отвечал:

– - Я скажу ей, что не буду ее любить.

– - Ах! не говори ты ей этого! -- воскликнула Аня в испуге и тихо заплакала.

– - О чем же ты плачешь, Аня? -- недовольным голосом спросил Петруша, и, отнимая ее руки от глаз, он вкладывал в них цветок.

– - Страшно! -- всхлипывая, отвечала девушка.

– - С чего тебе страшно? -- глядя вокруг, спросил Петруша.

– - Я останусь одна: она меня с дедушкой будет бранить всякий день.

– - Ну так я останусь, не плачь! Посмотри, какой чудесный цветок.

Так утешал Петруша свою спутницу.

Аня взглянула на цветок, понюхала его и немного запачкала себе нос. Петруша залился смехом и, сорвав себе лилию, напачкал тоже свой нос.

Они гримасничали в лодке, смеялись; вдруг Аня призадумалась и сказала:

– - Знаешь что, Петруша: сорвем по цветку, высушим их, и когда ты приедешь побывать, я спрошу свой, а ты у меня свой. И если кто потеряет его, тот должен целый год исполнять всё, что ни приказывают.

– - Хорошо; спасибо! -- отвечал Петруша, взяв поданный ему цветок, и прибавил:--Я его в историю положу.

Болтая, они не заметили, что стемнело. Аня первая пугливо сказала:

– - Однако, Петруша, вернемся назад; пока еще доедем, а может, нас хватятся.

Но как ни спешил Петруша, когда лодка причалила к месту, где они сели, уже совсем смерклось. Аня с Петрушей бегом пустились к дому, и лишь только завидели его, как оба в один голос пугливо заметили:

– - Огонь в гостиной!

– - Не приехал ли он? -- сказал Петруша.

И, подойдя ближе к дому, стал на скамейку. Аня последовала его примеру. Приподнявшись на цыпочки, она заглянула в окна и потом, быстро присев, дрожащим голосом сказала:

– - Ах, уж и стол накрыт!

Петруша, стоя на скамейке и придерживаясь за плечи Ани, говорил:

– - Он ходит по комнате: значит, сердит! -- И, соскочив со скамейки, он продолжал:-- Смотри, Аня, скажи, что сидела у себя в комнате.

– - Хорошо; ну, иди же; я приду потом,-- отвечала Аня.

И они разошлись.

В зале был уже накрыт стол для ужина. Старичок сидел в своих креслах и, прильнув к стеклу, высматривал в темноте сада свою внучку и Петрушу, которых искали по всему дому и ждали ужинать. Федор Андреич, рассерженный поздним отсутствием Петруши и Ани, расхаживал в зале и ворчал на свою сестру, зачем она не смотрит за ними и позволяет девушке в такой поздний час отлучаться из дому. Настасья Андреевна своими словами, казалось, еще сильнее раздражала гнев брата. Фигура его, и без того серьезная, сделалась мрачною. Он был небольшого роста, но необыкновенно широк в плечах, с плотными руками и ногами. Его лицо далеко не принадлежало к числу приятных; густые с проседью волосы, торчавшие вверх, придавали его строгим чертам что-то мрачное; а густые брови, почти сросшиеся вместе, увеличивали суровость выражения его черных блестящих глаз и большого носа. Он носил небольшие усы с проседью, которые скрывали его толстые губы. Цвет лица его был красноватый и не лишенный здоровья. Одет он был в синеватого цвета венгерку с высоким стоячим воротником, который упирался в его полный подбородок и делал еще шире его лицо.

Появление Петруши нарушило молчание, воцарившееся в зале. Федор Андреич встретил его следующими словами:

– - А, насилу явился!

Петруша поцеловал у него руку.

– - Вы заставляете ждать себя… Где ты был?

И лицо Федора Андреича становилось всё мрачнее.

– - Я катался на лодке! -- робко отвечал Петруша.

– - Я ведь тебе запретил? как же ты смел! -- грозно спросил Федор Андреич.

– - Я ему позволила: он хорошо играл сегодня! -- подхватила Настасья Андреевна.

Ее брат, нахмурив брови, отвечал:

– - Прекрасно, ты его отпустила; а где же Аня?

– - Я не знаю-с! -- поспешно отвечал Петруша.

– - Разве она не с тобой каталась? -- с удивлением спросил Федор Андреич.

– - Нет-с! -- запинаясь, проговорил Петруша.

В ту минуту Аня, слегка смущенная, вошла в залу.

– - А-а-а, сударыня!.. где вы изволили быть? -- торжествующим голосом спросила Настасья Андреевна.

– - Я сидела наверху!

– - Неправда: я сама была в вашей комнате.

– - Верно, я…

– - Поди поздоровайся,-- перебил ее старичок.

Аня подошла к Федору Андреичу, поцеловала его в щеку.

– - Боже мой! посмотрите на ее платье,-- вскрикнула Настасья Андреевна и, кинувшись к Ане, стала повертывать ее во все стороны.

Торопясь домой, Аня забыла о своем платье, и роса вымочила его.

Федор Андреич выразительно посмотрел на Петрушу, погрозив ему, и сквозь зубы сказал:

– - Так ты один катался?

– - Я одна гуляла в саду! -- побледнев и умоляющим голосом сказала Аня, обратись к Федору Андреичу, который отвернулся от нее и настойчиво требовал, чтоб Петруша сознался в своей лжи.

Но Петруша упорно молчал. Этим временем Настасья Андреевна накинулась на Аню, которая заплакала.

Федор Андреич, оставив Петрушу, обратился к плачущей и грозно закричал:

– - Вы, кажется, сговорились меня злить сегодня. Одна плачет, другой лжет!

– - А она разве не солгала вам? -- подхватила Настасья Андреевна, бросая яростные взгляды на Аню.

– - Настасья Андреевна, моя Аня не лгунья! -- обидчиво заметил старичок.

Внучка кинулась к своему защитнику и, скрыв свою голову на его плече, горько зарыдала. Дедушка утешал ее и шептал:

– - Тише, не плачь: он пуще рассердится.

Федор Андреич заходил скорыми шагами по комнате: то было признаком гнева.

Настасья Андреевна шепталась с Петрушей, делая ему выразительные жесты.

– - Да перестанете ли вы, сударыня! -- грозно топнув ногой, сказал Федор Андреич, остановись перед Аней.-- Вы плачете, как будто бог знает что с вами сделали. Прошу перестать: вы знаете, я не люблю слез!

Последние слова были сказаны гораздо громче. Старичок вытер слезы у внучки и сказал ей тихо:

– - Попроси прощенья.

– - Я не виновата! -- отвечала Аня всхлипывая.

– - Капризная девчонка! -- заметила Настасья Андреевна и, крикнув лакея, приказала подавать ужин.

В глубоком молчании все уселись за стол, в том числе и гувернер с женой, сошедший сверху. Раз двадцать он кланялся, а жена его приседала хозяину дома, пока они были замечены им.

– - Вы продолжаете сердиться? отчего вы не кушаете? -- нахмурив брови, сказал Федор Андреич Ане, которая сидела, понурив голову, и ничего не ела.

Старичок толкнул ее ногой. Аня, не слышав вопроса хозяина, вопросительно посмотрела на своего дедушку, который уткнулся в свою тарелку и прилежно кушал.