Кот

Впоследствии Егор сыграл в эту игру, и она перевернула всю его жизнь. Но это случилось много позднее. А тогда он просто работал и пытался отвлечься от тоскливых мыслей.

Зима прошла кое-как: работа, компьютерные программы, тусовки, пиво с чипсами, приятели всякие, девчонки симпатичные и неломкие. Или, наоборот, ломкие. Смотря что иметь в виду. Если время стойкости от нет до да, то скорее ломкие, хрупкие даже - сломать можно быстро и на меленькие кусочки с таким легким возбуждающим хрустом, как чипсы. Правда, в руках Егора они почему-то ломались реже, чем у других, даже делались особенно крепкими, почти черствыми.

В общем, ничего особенного не происходило. Хотя нет, именно зимой он впервые увидел Принцессу. В январе. В клубе. Ночном, в смысле. Был такой клуб "Мальчик-с-пальчик", Егор туда частенько наведывался. И правильно, как выяснилось.

Девушка была одета во что-то неформально-простое. И еще она танцевала. Классно танцевала, легко и красиво. "Надо будет трахнуть", - лживо подумал Егор. И еще: "Хорошо, что затарился шмотками". А он действительно успел: одежды накупил стильной и дорогой. Правда, если честно, одежда эта решительности ему не прибавила.

Потом Егор еще несколько раз видел Принцессу, но познакомиться так и не смог. Даже когда встретил на Тверской одну. Постеснялся. А она свернула во двор, и все. Такая фифа. В белой шубке, тонкой, простой, похоже, из патагонской лисицы, то есть дорогой обалденно. Егор успел только заметить подъезд. Может, в гости шла, а может, живет. "Но познакомиться надо бы. Хорошая..." - думал он вяло, спускаясь в метро.

Прошло несколько дней. Егора колбасило с нечеловеческой силой и плющило, как вакуум-прессом. Он думал о Принцессе, о Саше, о маячке ее коротко стриженной головы и синих лучиках глаз. Как только Егор не фантазировал себе их общение. Не стоит рассказывать, а то может создаться впечатление, что Егорий наш просто дуркЄ.

Однажды не выдержал он и пошел на Тверскую. Ждать. В первый день не дождался любимой своей. Подходил к нему, правда, один негр, хотел снять его на ночь, но Егор отказался. Вполне толерантно.

Приперся туда же на следующий день. Стоял с утра до вечера, как дурак. Продрог. Только стемнело, смотрит - она. Идет. Одна.

Шагнул к ней, заговорить собирался. Ну, там, познакомиться, то-се. А она вдруг - руку из кармана, а в пальчиках монетка, пятак. Сует и улыбается коротко-вежливо, по-европейски, прохладно, - ты, дескать, никто, клошар, но тоже человек, ну и вот тебе пятачок на хлеб. Из любви к человечеству. Приняла за уличного стрелялу, сунула в руку пятерку и дальше пошла, и не увидела его синевой своей, и тут же забыла!

Егор просто озверел (мысленно), хотел догнать, сорвать шубку белоснежную и отыметь прямо в лифте (Принцессу, не шубку) или на лестничной клетке, а она бы стонала и впивалась в его спину маленькими ухоженными коготочками и просила: еще, еще, еще... (не клетка, Принцесса), а потом дернулась бы несколько раз судорожно в его сильных руках и притихла, блаженно и горячо дыша ему в ухо... А он бы...

Тут к нему подошел полисмен, небрежно и вяло козырнул плохо расправленными пальцами, что-то промямлил и попросил предъявить. Егор не сразу, но предъявил. Мент козырнул точно так же. Егору показалось, что программа зависла и его снова попросят предъявить, но, козырнув вторично, полисмен испарился.

Принцесса исчезла. Ну и ладно. По крайней мере Егор теперь точно знал, что она здесь часто бывает.

В тот день было сыро. И ветрено. Да еще снег пошел; хорошо хоть обычный, белый. Забыв нацепить кислородную гарнитуру и включить генератор, Егор брел по Тверской, и пятирублевые монеты снежинок, прилипая к черной кожаной куртке, упорно старались превратить его сначала в негативного далматинца, а потом - в снеговика. Егор почти не реагировал на жгучие шлепки по лицу и домой вернулся с отсыревшей до мозжечка головой. В результате простыл.

Простужаться Егор не любил. Более того, смертельно боялся. Каждый раз, чувствуя першение в горле - или еще хуже: боли в груди, - придумывал себе какое-нибудь жуткое воспаление легких, представлял, как постепенно простуда из горла переползает в бронхи, потом в легкие, а там - отек, и кранты. Боялся, но к врачу почему-то не шел. Хотя чего бы проще: снять рубаху, подставиться под флюосканер, и - гуляй себе с праздничным настроением!

Но нет, не ходил он к врачу. Потому что прекрасно знал: еще на пороге поликлиники болезнь спрячется под диван организма, и врач ее не найдет, а потом будет хуже - она отомстит. Да и не любил он врачей, считал, что не умеют искать болезни и с ними бороться. А еще точно знал, что врачей нужно готовить не только как медиков, но и как ловких убийц, вроде каких-нибудь охотников за привидениями.

То есть в его представлении врач - это такой Шварценеггер из старого доброго "Коммандо" с маскировочной раскраской на роже и центнером всяких блестящих прибамбасов вместо автоматов, пистолетов, гранат и ножей. Впрочем, ножи могут быть - скальпели, например. В таких примерно раздумьях развивалась и гибла последняя Егорова хворь. А он в это время сидел дома и пил чай с малиной и водкой.

После оскорбления монетой Егор решил Принцессу забыть. И, выздоровев, с головой ушел в работу. Банально. Хотя это действительно неплохое средство от неразделенной любви. Затасканное, правда. В книгах часто: чуть что не так герой ушел с головой в работу, даже если он ящики грузит, все равно - с головой.

Такой оборот интереснее применять к работникам умственного труда, которые в самом деле головой работают. А еще круче так про футболиста сказать. А лучше - про водолаза или про офицера-подводника.

Дескать, бросила девушка мичмана Пупковского и ушел он с головой в работу - только взлетел на борт своей лодки подводно-атомной, нацепил водолазный костюм-унисекс и с головой же ушел еще глубже, прямо на дно опустился, в Марианскую впадину, и работает там со страшной силой аж-плеск-стоит, - чтобы боль утраты любовной залить... И цунами, да и грозы, и мальстрёмы со смерчами, - это ведь, в сущности, сгустки неразделенных чувств моряка...

Одним словом, получив поворот от ворот, Егор стал больше работать и больше вникать. И за короткое время открыл в своем деле кое-что странное, правда, пока этим не пользовался - не потому, что был трусоват, а как-то немного робел, не считал себя вправе, ну, то есть боялся.