Рассказы

   -- А сегодня на лугу что смеху-то было.

   -- На что? -- спросил Влас.

   -- Иван Петров свою жену раздразнил.

   -- Чем же? -- улыбаясь загодя, уверенный, что услышит что-нибудь веселое, повторил вопрос Влас.

   -- Огребали они вместе; после огребки стала она его домой звать, а он не пошел. "Я, говорит, около девок посижу", -- она и разбрюзжалась: "Тебе только с девками, а на жену-то глядеть не хошь?"

   Сидора весело захохотала. Ее смех поддержал Влас. Иринье это было не по душе, и она угрюмо пробурчала:

   -- Ишь как вам любо это!

   -- А то что же теперь, плакать над ней, когда она такую дурь оказывает.

   -- Да еще на людях, -- поддакнул работнице Влас. -- И муж-то тоже умен -- от жены да к девкам.

   -- Ведь он шутя!

   -- Нашел тоже чем пошутить.

   -- Чем-нибудь себя развеселить, а то от нее-то, видно, ни песен, ни басен, ни добрых слов.

   -- Что же она, неш не человек?

   -- Человек, да не настоящий.

   -- Ваше теперь счастие, что вы хороши; не всем таким быть, надо кому-нибудь и похуже.

   Иринья сказала это с таким раздражением, что у нее покраснело лицо и засверкали глаза.

   Сидора перестала смеяться и насупилась.

   -- Мы про себя не говорим.

   -- Ну и другим нечего бока промывать, а то ишь хороши очень -- никто по-вашему и жить-то не потрафит.

   -- Баба, не горячись! -- шутливым тоном окрикнул жену Влас.

   -- Что ж мне молчать-то, я не в чужом доме, кого мне бояться-то?

   -- Стыда бойся, дура! -- уже серьезно сказал Влас -- Что из пустяков себя-то надрывать.

   -- Другие ничего не боятся -- ни совести, ни стыда, а мне была нужда опасаться!

   -- Кто это не боится ни совести, ни стыда? -- принимая намек на свой счет и в свою очередь ощетиниваясь, проговорила Сидора.

   -- Да хоть бы ты!

   -- Что же это я такое без совести делаю?

   -- Сама знаешь!..

   -- Я ничего не знаю, ты скажи.

   -- Нечего мне тебе сказывать-то, не маленькая!

   -- Нет, говори! -- уже свирепо крикнула Сидора и наступила на Иринью. -- Что это мне слова становится нельзя сказать, все пересмешки да пересуды. Чем я тебе не услужила? Не по нраву, рассчитывай, а так измываться нечего.

   -- Работаешь-то ты хорошо, да делаешь нехорошо.

   -- Что такое, докажи! Я за собой худа не знаю, а ты знаешь!

   -- Нет, и ты знаешь!

   -- Нет, не знаю!

   -- Нет, знаешь, шкура ты этакая! -- невзвидев света, взвизгнула Иринья, и в голосе ее послышались отчаяние и слезы. -- Ты меня с мужем разлучила, разлу-у-чница!..

   Сидора, как кошка на мышь, бросилась на Иринью, схватила ее за волосы и ударила об пол. Влас кинулся на Сидору, обхватил ее обеими руками под мышки и стал оттаскивать от жены. Он запыхался и, не помня себя, кричал:

   -- Что вы, что вы, дьяволы! Да как вы смеете? Я вас водой оболью!

   -- Хоть кипятком! -- пересевшим голосом и отходя в сторону, тяжело дыша, проговорила Сидора. -- Я позорить себя незнамо кому не дам. Какая я шкура, какая разлучница? Что я, какая-нибудь? Я, слава богу, в девках жила честно, благородно до двадцати четырех годов; замужем -- никто ничего не скажет, а ты меня позорить!

   -- Сволочь ты, сволочь... -- выла Иринья, сидя на полу растрепанная, с оцарапанным виском. -- Тебя со двора-то грязной метлой!..

   -- Нет, не пойду, а коли пойду, то за весь срок деньги вытребую, за бесчестье на суд на тебя подам. Я те покажу, как честных баб срамить.

   Сидора так разошлась, что Иринья, несмотря на полученную ею обиду, чувствовала, что ее подозрение на нее напрасно. От этого ей стало еще горше, и она, не поднимаясь с пола, продолжала плакать.

   Влас посмотрел на Сидору и Иринью и, злобно плюнув, вышел из избы.

   Вернулся домой Влас только вечером; он был пьянее, чем в первое утро покоса. Он уставился на Иринью свирепым взглядом и проговорил:

   -- Жена, погляди на своего мужа, да простися -- был он к тебе хорош, да весь вышел.

   Иринья сидела в это время в углу и что-то зашивала; она молча взглянула на него, встала с места и отвернулась в угол.

   -- Зарезала ты меня, совсем с пахвей сбила. Понимаешь ты это дело или нет?

   В избу вошла Сидора; она была угрюмая. При виде работницы пьяный Влас расцвел в улыбку и проговорил:

   -- Сидора, милая ты моя, дай я тебя поцелую!

   -- Милая, да не твоя, -- грубо проговорила Сидора и стала собирать на стол.

   -- Дай я тебя, говорю, поцелую!

   -- У тебя эна хозяйка есть, целуйся с ней, сколько душа желает.

   -- А если я тебя желаю?

   -- Мало что ты-то желаешь, да я-то не хочу.

   Влас принужденно засмеялся и проговорил:

   -- Ой ли!.. Ну и наплевать; мы коли с хозяйкой поцелуемся.

   Он подошел к Иринье и хотел ее обнять. Та снова отвернулась и вышла из избы.

XII

   Целую неделю Мигушкины не глядели друг другу в глаза, хотя от утра до вечера были вместе, работая на покосе и убирая высушенное сено. Травы в этом году уродилось так много, что они за день еле успевали управляться с ней. Все страшно уставали; ели наскоро; спали по четыре часа в сутки. Один шутник сказал как-то на лугу:

   -- Я думаю, теперь ни один плясун хорошо не спляшет.

   Был уже конец июля. Жары, стоявшие все время, стали перемежаться; по небу забродили облачка; роса несколько дней не выпадала -- ожидали дождя. Дождя все желали, потому что все замерло от жары и жаждало влаги. Хорошие травы были выкошены и добивали уже так кое-что. В один день раскинули полосы для косьбы, разделенные для подъемки. Подыматься они должны были на будущий год, а в этом году положили расчистить на них кусты и пользоваться каждому травой. Влас с Сидорой скосили полосу утром, а после чая пошли ее огребать. Еще когда они выходили из дома, облака в одном углу неба собирались в огромную тучу; когда же они пришли на полосу, до них донеслись глухие раскаты далекого грома. Влас и Сидора только что было принялись сваливать траву в валы, как новый гул заставил их поднять глаза кверху. Над ними быстро неслась к востоку сплошная туча; она закрывала половину неба и подбиралась к солнцу; хвост тучи был белый, и он соприкасался с землею уже заметным издали дождем. Вскоре крупные капли дождя начали падать и на них.

   -- Намочит! -- сказал Влас и обернулся кругом; неподалеку от них на чьей-то полосе стоял еще не вырубленный куст. Влас решил пока под ним спрятаться. -- Пойдем, -- сказал он Сидоре и бегом побежал к кусту.

   Сидора не отставала от него. Влас оглянулся на нее, и сердце его сильно забилось. Подойдя к кусту, он нагнулся и полез в его чащу. Сидора лезла за ним. Сучья молодых елок в одном месте сходились шатром; Влас примостился под этим шатром. Сидора осталась с краю. Но только они разместились, как пошел очень крупный и очень теплый дождик. Сидору стало доставать; она невольно подалась вглубь и придвинулась к Власу.

   Сердце Власа продолжало стучать без умолку; голова его горела; в горле першило; в руках и ногах чувствовалась дрожь. Мысли путались в голове, и если бы он задумал что сказать, то едва ли бы его язык легко ему повиновался.

   Вся сила чувства, которую он испытывал к Сидоре, поднялась из глубины его сердца и охватила его всего. Он видел, что подошел случай решить все, и страшно хотел им воспользоваться и боялся его упустить.

   "Если на этот раз пропущу, ну, тогда и ждать нечего", -- подумал он и почувствовал, как его обуял какой-то страх. В мыслях решимость была полная, но язык его не слушался.

   Вдруг он набрался смелости и, откашлянувшись и постаравшись овладеть голосом, проговорил:

   -- Подвигайся сюда, а то прольет!..

   -- И то, -- сказала Сидора и еще ближе двинулась к Власу.

   -- Вот сюда, совсем ко мне, -- сказал Влас и дрожащими руками взял ее за локти и подтащил к себе.