Том 5. Литургия мне

Девушка звонко кричала, сзывая кого-то, да и сама проворно побежала к крыльцу за коляскою. Она остановилась на нижней ступеньке крыльца и, улыбаясь, смотрела, как ахающие и восклицающие работницы вынимали из коляски и стаскивали с козел Алексеевы чемоданы.

— Татьяна Петровна? — спросил Алексей, выходя из коляски.

Девушка засмеялась и сказала Алексею:

— Танюшка.

И ударение сделала на «ю».

Алексею стало весело и просто. Он сказал, пожимая теплую Танюшкину руку, приятную на ощупь, как всегда бывает приятна для осязания загорелая кожа не искаженных грубою работою рук, не загрубелая, но все же не вялая, как у малокровных дам:

— Здравствуйте, Танечка.

— С приездом, — говорила Танюшка. — Мама на хуторе. Я уж сказала, за нею побежали. А пока пойдемте, я вас провожу, для вас приготовлены комнаты.

Алексей всматривался в Танюшку. Нет смешной не к лицу прически, нет неприятной фотографической нарочности выражения.

— Какая глупая фотография! — сказал Алексей.

И, что редко бывает, сказал то самое, что и думал. Танюшка, слегка задержавшись на пороге дома, спросила:

— Почему глупая?

— Да как же не глупая! — оживленно говорил Алексей, — я видел недавно вашу фотографическую карточку, а сейчас едва узнал, скорее догадался, что это вы. Сходство очень внешнее, совсем не передает впечатления.

И теперь уже Алексею совсем не хотелось словами фотографировать свою мысль, — слова так же огрубят ее, как фотография огрубляет черты милого лица. Словами приблизительными по необходимости он сказал бы ей, если бы захотел говорить:

— Судя по этому снимку, я думал, что ты — смазливенькая, смешная простушка, а вот увидел тебя лицом к лицу и вижу, что ты очаровательна.

И сказал бы так потому, что уже был влюблен в Танюшку. И даже почти уже знал это. Танюшка сказала:

— Ну конечно, что же фотография может!

Пошла впереди Алексея по комнатам нижнего этажа, где была гулкая прохлада, и, призадумавшись, спросила:

— А как вам больше нравится?

Посмотрела искоса на Алексея, пощипывая перед своей блузы, и казалось, что ждет ответа с волнующим ее вниманием.

Алексей, не задумываясь, сказал:

— Теперь лучше.

— Да? Почему?

Алексею нравилась та свобода, с которою Танюшка говорила это темное для него слово «почему». Он сказал:

— Там какая-то неверность, нет жизни. Там вы не та, совсем не та, другая какая-то.

— Может быть, это потому, — сказала Танюшка, — что тогда я была одета, как барышня-курсистка, и притворялась городскою барышнею, а здесь я босая и простая, крестьяночка, как и по паспорту значусь дочь крестьянина Косоурской губернии.

Алексей думал: «Милая, настоящая крестьяночка с душою приветливой царицы, истинная госпожа и повелительница».

— А вот и ваши покои, — сказала Танюшка.

Она показала Алексею гостиную, кабинет, спальню. Говорила:

— Все сама прибирала, за всем присмотрела, вам будет удобно.

— Спасибо, милая Танечка.

— У вас в гостиной и в кабинете вчера сама и полы помыла, — весело говорила Танюшка.

— Милая Танечка, зачем же! — воскликнул смущенный Алексей.

— Не поверила нашим бабам, — сказала Танюшка, — неловки они у нас. Еще разроняли бы, побили бы вещицы хорошенькие. Одно слово — косоурские.

— Но мне, право, совестно, — говорил Алексей, поглядывая на Танюшкины руки, которые совсем не казались руками работницы.

— Ну, что там! — бойко возразила Танюшка. Я ведь летом отдыхаю от зимней учебы, ничего не делаю, живу себе бездельницею.

Вечером, разговаривая о делах хозяйственных, которые его, впрочем, мало занимали, с Анною Дмитриевною, Алексей вдруг прервал ее на полуслове и сказал:

— Танюшка-то у вас красавица выросла.

Анна Дмитриевна слегка покраснела и сказала:

— И я молода была не урод.

Гордость слышна была в ее голосе. Анна Дмитриевна еще и теперь была красива, как может быть красива мать двадцатилетней девушки. Но все-таки Танюшка была не совсем на ее похожа, Танюшкина очаровательная, солнечная улыбка напоминала Алексею кого-то, а кого, он не мог припомнить, почему и был так рассеян и невнимателен.

«На кого же она похожа? — настойчиво думал он, перебирая в памяти красивых дам и образы, созданные живописцами и ваятелями. — Не на одного ли из ангелов Бернардино Луини, — очаровательно светлого ангела?»

И все яснее чувствовал Алексей, что любит Танюшку.

«Да ведь я же ее совсем не знаю!» — порою упрекал он себя.

Но знал, что она ему бесконечно мила и дорога и что ее улыбка его не обманет.

У кого-то из русских писателей Алексей читал однажды, что сближение влюбленных шло гигантскими шагами. Это выражение пришло ему на память, когда он с Танюшкою бегал в саду на гигантских шагах.

Оставив лямку, Алексей стоял на песчаной дорожке, смеялся и смотрел на Таню. Она подошла к нему и спросила:

— Вы опять надо мной смеетесь?

— Что вы, Танечка! — воскликнул Алексей. — Когда же я над вами смеялся?

А Танюшка стояла перед ним и смеялась. Алексей вдруг притянул ее к себе и поцеловал в губы. Она покраснела очень, стыдливо засмеялась и убежала.

И потом целый день она ходила как в бреду, улыбалась и напевала, а вечером, ложась спать, вдруг поплакала немножко. Но слезы ее были счастливые, и заснула она с радостною улыбкою.

Сладкие слова любви были сказаны опять, уж в который раз от сотворения мира, и все-таки опять новые, нетленные слова!

А ночью, оставшись один, Алексей вдруг вспомнил что-то очень значительное. Сначала неясно вспомнилось, но уже страшно стало. Что это такое? Ведь милый вспомнился образ, — лицо покойного отца, — отчего же страх? И с ним рядом стал другой образ, еще более милый, — очаровательное Танюшкино лицо, — и обаятельная улыбка юных девичьих уст на одно мгновение слилась с обаянием улыбки губ увядающих, но все еще прельстительных.

«Танюшка похожа на отца, — думал Алексей, — что же это значит?»

И вот страх его осмыслился в определенной мысли: «Неужели она — моя сестра?»

Но он упрямо думал: «Все-таки люблю, люблю, люблю! Моей любви не уступлю темному призраку».

И не мог уснуть. В сад вышел. Подошел к флигельку, где жила Танюшка с матерью. В Танюшкино окно стукнул веткою сирени, — легохонько стукнул, но она услышала, встала с постели, на плечи гарусный платок накинула, окно открыла. Тихо шепнула:

— Что ты стучишься, безумный! Мама услышит.

— Пусть услышит, — трагическим шепотом отвечал Алексей. — Секрета от ней нет.

Танюшка поежилась плечами под платком, глянула на темное небо, где мерцали узоры звезд, и спросила:

— Ну что, гулять в саду хочешь?

Алексей молчал. Не знал, что сказать. Танюшка отошла в глубину комнаты, надела юбку и легко выпрыгнула в окно.

Пошли к реке. Соловья слушали. Говорили что-то. Танюшка смотрела на Алексея влюбленными глазами.

— Любишь? — спросил Алексей.

— Люблю, — тихо отвечала Танюшка, и звук ее голоса словно растаял во влажной темноте ночной.

— Как брата? — опять спрашивал Алексей.

— И еще больше, — отвечала Танюшка.

И спрашивал:

— А не разлюбишь?

И отвечала:

— Не разлюблю никогда.

— Будем вместе навсегда?

— Навсегда вместе.

— А ты меня что не спросишь? — немного помолчав, спросил Алексей.

— Я и так знаю, — отвечала Танюшка.

— Что ты знаешь?

— Ты меня любишь. Любишь, не разлюбишь. Мы всегда будем вместе.

— А если ты?..

— Что? Что если я?

Алексей помолчал и притворно-шутливо сказал:

— Вот и спросила.

Засмеялись оба. Настаивала Танюшка:

— Ну, что такое «если я?» Бессовестный, начал и не кончаешь. Дразнишь. Я заплачу.

— Любопытненькая, — говорил Алексей, нежно поглаживая ее по спине.

— Да, вот и любопытненькая. А ты скажи, ненаглядненький.

Алексей, очень волнуясь, заговорил: