Путь к женщине (сборник)

  -- Смыслов, будет тебе зря жалобиться-то! Ну чего же они остерегаются-то?

  -- Как "чего"? Известно "чего"! А вдруг заводоуправле­ние с четвертого разряда снизит на третий! Или со сдельщины перебросит на поденную! Или по "табели взысканий" наста­вит "пунктиков"! Или под видом рационализации производства вовсе сократит с завода -- походи тогда на биржу труда, поораторствуй там, покритикуй...

  -- Верно, товарищ Смыслов, верно! У нас, в сталелитей­ном цеху, это уже было!

  -- А у нас, в листопрокатном, думаете, этого не было? Было!

  -- И у нас, в тысячесильном, тоже!

  -- А в бандажном?!

  -- Ти-хо! Товарищи, ти-хо там на местах! Смыслов, про­должай...

  -- Поэтому, товарищи, я предлагаю в нашей сегодняшней резолюции потребовать принятия против зажима критики ра­бочих самых суровых, самых ожесточенных мер! Товарищи за роялем, запишите там у вас это мое предложение, а потом, во время перерыва, покажете мне то место, где записали...

  -- Что ты, что ты, Смыслов?! Ты нам, президиуму, не доверяешь?!

   -- А понятно, я своим глазам больше доверяю, чем чужим. Ну как там? Уже записали? Записали, вот и хорошо. Теперь, значит, можно продолжать... Но, товарищи!.. Еще одно, тоже очень важное!.. Тут наши хозяйственники очень красноречиво объясняли нам, что критика бывает разная: бывает критика от слова критиковать, и бывает крытика от слова крыть, и бывает еще третье, кричика, от слова кричать, это когда малосознательные рабочие кричат на ими же выдвинутого партийного директора, кричат без толку, сами не понимая, отчего и зачем. И докладчики просили, чтобы мы только критиковали их, но не крыли и тем более не кричали. И многие из выступающих рабочих уже придерживаются этого. Но, товарищи!.. Я считаю такую линию неправильной. Никаким церемониям с нашей стороны тут не может быть места. И мы должны чистосердечно заявить нашим директорам: что хотя вы, друзья, и из рабочих, выдвинутые на ответственные посты из низов, все-таки где нужна будет, например, кри-ти-ка, там мы будем вас критиковать, где же, по ходу дела, понадобится, например, кры-ти-ка, там мы будем с полным удовольствием вас крыть, а если где потре­буется, например, кричи-ка, там, извините, мы не побоимся на вас и покричать, да, да, не без этого, дорогие...

  -- Браво, товарищ Смыслов!

  -- Браво, ха-ха-ха!

  -- Крой, не смотри!

  -- Помни слова партдирективы: "Критикуйте всех не взи­рая на лица"!

  -- А понятно, товарищи, не буду смотреть и начну сейчас крыть! За этим на эстраду, к роялю вышел! Раньше сроду не выходил! Вот только скину пальто -- а то сделалось очень жар­ко, -- на рояль его положу, очень удобный рояль для польт... Но, товарищи!.. Раньше еще одно!.. Уже последнее!.. Хорошо, что вспомнил!.. Чуть-чуть не забыл... А ведь оно-то и есть самое главное!..

III

   -- А молодец этот Смыслов из сортопрокатного. Ловко их откатал. Можно сказать, с песком продрал. И, заметьте, нигде, ни в одном месте не запнулся. Сказал -- как все равно по книжке прочитал.

   -- Дд-да-а... Сейчас есть многие из рабочих, которые так наловчились говорить, столько всего понахватались, такое необыкновенное получили развитие ума, что за ними не угоняется ни один инженер... Иного слушаешь и глазам своим не веришь, что это говорит наш брат, рабочий... Слушаешь и думаешь: и откуда он все это знает, и откуда у него берутся такие подходящие слова?.. А вот я, наоборот, двух слов как следует слепить не могу, сколько ни стараюсь... Охота выступать на собраниях есть большая, даже очень большая, прямо зудит и зудит, а выступишь -- ничего не выходит... Или стыдно громко произносить слова при публике и от этого память враз отшибает, или просто голова сама по себе от рождения слабая, не может держать никаких мыслей, -- не знаю, не знаю... Но только сам говорю на собрании, а сам вдруг ка-ак позабуду, о чем это я людям проповедую!.. Позабуду и вдруг замолчу... Стою это на освещенной сцене, для развязности одну руку на тот рояль кладу, стою, напираю одним боком изо всей силы на рояль, так что ребра трещат, смотрю прямо в партер, на всю публику, на не­сколько тысяч человек, и все время молчу, как дурак, и каждую секунду желаю себе скоропостижной смерти... А публика!.. А публике нашей только этого и подавай!.. Она -- смеется!.. Она -- хохочет!.. Она -- радуется, что я провалился!.. Она -- хлопает в ладоши, стучит в пол ногами, ломает мебель руками, кричит с мест вся, как бешеная!.. Кричат: "Нет, нет, товарищ Прыгалов, ты хотя и в годах, с хорошей лысиной, а выступать за оратора все-таки еще не умеешь, поди раньше поучись!.." Ну и, помолчав под общий хохот минут пять или больше, в конце концов, понятно, уходишь, спускаешься со сцены вон по той ле­сенке вниз, обратно сюда, в партер, идешь через весь зал, сам себе на ноги наступаешь -- то на одну, то на другую, вот-вот брякнешься мордой в пол, а тут еще это проклятое электриче­ство лезет во все глаза со всех сторон -- слева, справа, сверху, из-под низу, окончательно ослепляет, потом, порядочно проблуждав по хохочущему золу таким чучелом, находишь наконец в рядах свое место, занятое галошами и пальтом, садишься и сидишь, как насквозь проплеванный... Брр! Даже вспоминать про это как-то нехорошо, конфузно... И уже сколько раз со мной так было, сколько раз!.. А все опять тянет идти выступать, все тянет... Есть, есть такая неизвестная сила в человеке... Вот, кажется, сейчас опять пойду, запишусь... Нет никакой возмож­ности удержаться... Или лучше немного переждать, пока круп­ные ораторы -- политические -- пройдут и на эстраду хлынет разная мелочь с жалобами на муку, на крупу, на семейный вопрос?..

IV

  -- Говорит Догадин!.. Готовится Слухов!

   -- Товарищи! Одиннадцать лет прожили мы и проработа­ли так, без ничего, без никакой самокритики, вроде вслепую, молчком, и наконец на двенадцатом году заговорили... И как заговорили! Хорошо заговорили, отлично заговорили, крепко, по-хозяйски! Товарищи, правильно я говорю?.. Сердце радуется, глядя, как наши рабочие за каждым разом говорят все лучше, все длиньше. Взять это сегодняшнее наше собрание -- вот так сидел бы тут все время и слушал! Успехи на этом фронту достигнуты нами большие, очень большие! А ведь это, товарищи, только еще начало, первый год! Что же будет дальше, годков так через пяток, десяток! Вот почему, товарищи, мы должны старать­ся, чтобы эта самая самокритика оставалась за нами, за рабо­чими, надолго, навсегда! И следить за этим надо сегодня же поручить нашим высшим профорганам! Прошу занесть это по­желание в резолюцию... А теперь перейду к самому делу. Товарищи! Как вам хорошо известно, все советские фабрики и заводы управляются, во-первых, дирекцией, куда входят хозяй­ственники и прочая высшая администрация; во-вторых, инже­нерно-технической секцией, с высшим, средним и низшим техперсоналом; и в-третьих, нами, рядовой рабочей массой, спло­ченной вокруг своих профсоюзов. Товарищи, правильно я гово­рю?.. И в настоящее время все эти три живые силы наших заводов имеются тут налицо. Две из них уже полностью выска­зались: хозяйственники и инженера. Высказывается третья, пос­ледняя, -- мы!..

  -- Товарищ Догадин, а почему же мы последняя? Почему не наоборот: мы, рабочие, первая, а они, администрация и техперсонал, последняя? А то нам даже обидно: мы и до рево­люции были последние, мы и после революции оказываемся последними!

  -- Нет, нет, тут, товарищи, у нас не об этом, кто первые, кто последние! Тут у нас только об том, как нам получше провесть ношу рабочую самокритику, как пофактичнее разобрать док­лады наших директоров заводов и начальников цехов! Товари­щи, правильно я говорю?..

  -- Правильно, правильно! Продолжай, не слушай его, это он так, как всегда, бузит!

   Товарищи! Наши хозяйственники, отчитываясь тут перед нами, нарисовали нам такую веселенькую, такую заманчи­вую картину! В производственную работу заводов никак не могут ввести стандарт, а вот в свои доклады уже ввели: у всех у них поется одно и то же, одна и та же песня: "Производитель­ность труда рабочего поднялась; простои машин и печей со­кратились; выпуск металла резко увеличился, а расход топлива, несмотря на это, резко уменьшился, сделана большая эконо­мия; количество брака металлоизделий упало на столько-то процентов; себестоимость тонны продукции снизилась на столько-то процентов"... Слушаешь это ихнее спокойненькое чтение и думаешь: на красную доску их всех, и администра­цию и техперсонал, и выдать им поскорей премиальные, пока в Москве еще не перевелись все деньги! Товарищи, правильно я говорю?.. Но это, товарищи, только начало ихней стандартной картины. А вот прочитаю конец: "Таким образом, за отчетный отрезок времени, несмотря на достигнутые исключительные успехи по отдельным секторам производства, наш завод, в общем и целом, дал нам столько-то сот тысяч или миллионов убытка"... Товарищи! Уже сколько лет подряд я слышу тут все только про убыток да про убыток! Когда же будет барыш? Тогда, когда шулейковские заводы станут, а мы будем на бирже труда? Товарищи, правильно я говорю?.. Вот на этом клочке бумажки я только что произвел интересный подсчет, сделал два арифмети­ческих действия -- сложение и деление: сложил годовые убыт­ки всех шулейковских заводов и полученную сумму разделил на число занятых в производстве рабочих. Получилась очень приличная цифра, достаточная для безбедного прожития в те­чение года семейного рабочего. И вот я спрашиваю: чем по­напрасну выматывать жилы рабочих и зря переводить сырой материал, руду и уголь, не лучше ли шулейковские заводы не­медленно прикрыть, а нам, рабочим, без всяких хлопот выдавать ту среднюю годовую пожизненную пенсию? В своем заклю­чительном слове хозяйственники пусть мне ответят, почему это для государства не лучше. Товарищи, правильно я говорю?