Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915

— Нелепых?

— Да, да, идиотских!

Клеопатра (плачет). Вы меня оскорбляете.

— О Юпитер, теперь она плачет! Что вам надо, сударыня? Чего вы ко мне привязались? Хоть я и древний римлянин, но я, ей-Богу, сейчас с ума сойду! Да перестаньте же плакать, я ничего не понимаю, что вы там бормочете!

Клеопатра (плача). Вы нас отпускаете?

— Да, да! Товарищи! Господа древние римляне! Вы слышали? У меня больше нет сил!

Толстый римлянин. Пусть уходят: мы отберем жен у этрусков.

Сципион. Это не женщины, а… Клеопатра (плачет). Честное слово? Сципион. Да что честное слово?

— Вы нас отпустите? Может быть, вы это говорите нарочно? А как только мы захотим уйти, вы нас схватите?

— Да нет же — уходите. Вот привязалась!

— А вы нас отнесете?

— Что такое?

— Ну да, как вы не понимаете? Раз вы нас принесли сюда, так вы должны отнести и назад. Тут очень далеко.

Женщины ядовито смеются. Сципион, задыхаясь от гнева, мечет бешеные взгляды, что-то хочет сказать, но, топнув ногой, идет к своим. Все римляне демонстративно оборачиваются к женщинам спиной и так сидят во время дальнейшего. Женщины спокойно совещаются.

Клеопатра. Вы слыхали, дорогие подруги: нас отпускают.

Вероника. Да, это ужасно!

— Нет, скажите лучше: прогоняют! Это возмутительно: похитить ни в чем не повинных женщин, взбудоражить среди ночи весь дом, перевернуть всю мебель, разбудить детей, а теперь извольте: мы им не нужны!

— А наши бедные мужья! За что же они пострадали?

— Нет, вы подумайте: ночью, когда все спят!

— А вы знаете дорогу отсюда?

— Неужели вы думаете, что я наблюдала за дорогой? — конечно, нет. Знаю, что только ужасно далеко.

— Но ведь они нас не понесут.

Тихий смех. Вероника стонет.

— Ах, мой бедный мальчик! Смотрите: они и его заставили сесть спиной. Я пойду к нему.

— Да подождите же, Вероника: не уйдет от вас ваш мальчик. Нам надо поговорить.

Прозерпина. А я думаю, не все ли равно, какие мужья, те или эти. И те хороши и другие хороши. Ведь я знаю, что от меня первым делом потребуют, чтобы я приготовила горячую похлебку. И мне даже нравится, что муж будет новый: тому уже надоело мое меню, а этот ротозей будет рад.

Клеопатра. Это цинизм, Прозерпина! Нас осудит история.

— Ах, много понимает история в наших делах. И тут у них очень недурно.

Клеопатра. Вы ужасны, Прозерпина!.. Ах, если б они нас подслушали! Но вот мой план, дорогие подруги: кончено, мы немедленно уйдем домой к нашим дорогим, покойным мужьям. Но идти далеко, мы так устали…

— У меня совершенно расстроены нервы!

— Никакое здоровье этого не выдержит. Вдруг среди ночи взбудоражить весь дом…

Клеопатра. Останемся здесь дня на два и отдохнем — ведь это ни к чему нас не обязывает? А они будут так рады и, видя наш веселый и кроткий нрав, легче расстанутся с нами. Признаюсь, мне моего было несколько жаль: с его носом делается что-то ужасное!

— Но только на два дня!

— Я думаю, и одного будет достаточно. Мы немного погуляем… Идите скорее, Клеопатра, они, кажется, уже заснули.

Клеопатра. Сударь!

Сципион (не оборачиваясь). Что угодно?

— Подите-ка на минутку.

— К вашим услугам.

— Мы решили воспользоваться вашим великодушным предложением и немедленно уходим. Вы не сердитесь?

— Нет.

— Но раньше мы хотели бы немного отдохнуть. Вы позволите пробыть нам здесь день или два? Пока мы оправимся? У вас очень красивая местность.

Все римляне разом поворачиваются и вскакивают на ноги.

Сципион (в экстазе). Дорогая сударыня, да что местность! Да что — о, Юпитер! Сударыня, клянусь Геркулесом! Клянусь Венерой! Клянусь Вакхом! Сударыня, будь я трижды анафема, если… Клянусь Афродитой! Господа древние римляне! На абордаж!!

Клеопатра. Мы пойдем немного погулять, не правда ли?

— Сударыня!.. Господа древние римляне! Шагом марш! Соблюдать очередь! Правой, левой! Ряды вздвой!

Подхватывает Клеопатру под руку и волочит ее в горы. За ним по команде, подхватив каждый свою сабинянку, гордо маршируют остальные.

— Левая, правая, левая, правая! Раз, два, раз, два!

Мечется по сцене один Павел-Эмилий, жалобно восклицая:

— Где же она? Господа древние римляне, погодите! Я потерял ее! Где же она?

Вероника стоит, скромно опустив глаза, как невеста. Павел сослепу налетает на нее.

— Виноват! Сударыня, вы не видали ее?

— Глупый!

— Я?

— Да! Ты — глупый.

— Да за что же вы ругаетесь?

— Ругаюсь? О… глупый! Разве ты не видишь? О дорогой мой мальчик — я тридцать лет ждала тебя. На — возьми.

— Что?

— Меня! Ведь это я — она. О глупый!

— Вы? Нет, не вы.

— Нет, я.

— Нет, не вы.

Садится на пол и плачет.

Вероника. Слушай, мы остались здесь одни — мне стыдно. Идем.

— Это не вы.

— А я тебе говорю, что это я, черт возьми! Скажите пожалуйста: тот твердит тридцать лет, что это не я, этот молокосос — тоже! Руку!

Павел (воет, с ужасом). Это не вы! Ай, ай, ай, спасите! Она меня по-хи-ща-ет!

Занавес

Картина вторая

До последней степени мрачная картина, изображающая печальное положение ограбленных мужей. Очень возможно, что идет дождь, свистит ветер, и черные тучи закрывают небо, но очень возможно, что все это только кажется. Ужасно! (Было бы желательно показать в самом пейзаже, что мужьям хочется выть от тоски.)

При открытии занавеса расположение действующих лиц таково: по бокам, в две симметричные группы, часть сабинян занимается гимнастикой. Вторя движениям рук, они шепчут сосредоточенно: «пятнадцать минут ежедневного упражнения — и вы будете совершенно здоровы». Посередине, на длинной скамейке рядом сидят мужья, имеющие детей, к каждый держит на руках младенца. Головы уныло склонены набок, вся поза выражает стилизованное отчаяние. Ужасно! Долгое время только и слышен зловещий шепот: «пятнадцать минут ежедневного упражнения — и вы…»

Входит Анк Марций, издали показывая письмо.

Марций. Адрес, господа сабиняне! Получен адрес наших жен! Адрес, господа, адрес!

Тихие голоса:

— Слушайте! Слушайте! Адрес, получен адрес!

Анк Марций быстро вынимает из кармана колокольчик и звонит.

— Тише! Тише!

Марций. Господа сабиняне! История не упрекнет нас ни в медлительности, ни в нерешительности. Ни медлительность, ни нерешительность не присущи характеру сабинян, буйный, стремительный нрав которых едва сдерживается плотинами благоразумия и опыта. Вспомните, ограбленные мужья, куда бросились мы в то достопамятное утро, которое наступило за той достопамятной ночью, когда эти разбойники гнусно похитили наших несчастных жен? Вспомните, сабиняне, куда несли нас резвые ноги, пожирая пространство, уничтожая случайные препятствия и грохотом своим наполняя страну? Да вспомните же, господа!

Сабиняне кротко молчат.

— Да ну же! Вспомните же, господа!

Робкий голос. Прозерпиночка, дружочек, где ты? — ау!

Сабиняне молчат и с восторгом ожидания смотрят в рот оратору. Анк Марций, не дождавшись ответа, восклицает патетически:

— В адресный стол — вот куда! Но вспомните, господа, наше горе: адресный стол, это отжившее учреждение, еще ничего не знал и дал нам справку на прежний адрес! И целую неделю он давал нам все ту же убийственно-ироническую справку, пока наконец не дал вот этой, горчайшей (читает): «Выбыли неизвестно куда». Но успокоились ли мы, сабиняне? — вспомните!

Сабиняне молчат.

— Нет, мы не успокоились! Вот сухой, но красноречивый перечень того, что мы сделали в эти краткие полтора года. Мы поместили объявление в честных газетах с обещанием дать награду нашедшему. Мы пригласили всех наличных астрологов, и каждую ночь по звездам они угадывали адрес наших несчастных жен…