Клятва при гробе Господнем

— В поход, в поход, старик, и досмотрим: такой ли ты удалец на булате, как на речах! — сказал Шемяка, крепко пожав руку Гудочнику.

"Дай Господь, чтобы молодые так же от тебя не отстали, как не отстану я".

— Но ведь у меня привычка: идти всегда впереди других — смотри, не думай тогда о жизни и не оглядывайся назад, чтобы не наткнуться на московские копья!

"У меня такое поверье, князь, что если судьба не наметила на кончике копья чьей-либо смерти, так это копье пролетит мимо, а если наметила, то и в обозе от него не отсидишься — все-таки оно найдет тебя!"

Еще разговаривали несколько времени Шемяка и Гудочник. Положено было, немедленно по собрании дружин новгородских и псковских, быстрым походом занять Торжок, идти к Ростову и не останавливаясь двигаться на Москву; легкому отряду, долженствовавшему предварительно составиться из новгородской вольницы, надобно было поспешить с Чарторийским в Галич и Углич, защитить сии области от впадения москвичей и собрать там вспомогательные дружины. Особый отряд под начальством Василия Георгиевича Суздальского, которому Шемяка дал крепкое слово восстановить его наследственный удел, положили послать в Суздаль и Нижний Новгород. Можно было думать, что, услышав о столь смелом нападении, ни Рязань, ни Тверь не вступятся за Москву; что Суздаль, Дмитров, Звенигород, князья Можайский и Верейский пристанут к Шемяке; можно было надеяться еще и на Махмета, мирно остававшегося в Белеве, но отвлекавшего часть дружин Василия для стражи со стороны Тулы. Предприятие, конечно, было смелое; но кому нечего терять, тот все считает за выигрыш, даже и бесполезное покушение возвратить потерянное.

Уже Гудочник хотел распроститься с Шемякою, когда хозяин дома появился в дверях.

— Прости мне, князь Димитрий Юрьевич, — сказал он, — если я тебя обеспокою.

"Душевно рад всегда видеть тебя, гостеприимный хозяин мой; только дивлюсь твоему неожиданному посещению. Что случилось?"

— Приехал к тебе какой-то почтенный гость из Москвы и просит немедленно быть допущенным.

"Гость из Москвы?" — Шемяка взглянул на Гудочника.

— Не ведаю, — отвечал Гудочник, в недоумении. — Может быть, Василий прислал к тебе посла.

"Нет! это какая-то престарелая духовная особа. И он говорит, что был другом отца твоего, князя Юрия, и к тебе пришел ради твоего блага. Он следует за мною и отстал потому, что медленно идет по лестницам и отдыхает".

Хозяин отступил в сторону. Дряхлый старец тихо вступил в комнату. Он одет был в монашескую рясу; длинная, седая борода волнами падала на грудь его, и седые волосы, выпадая из-под его клобука, лежали по плечами. Это был Зиновий, архимандрит Троицкий, духовник и друг Юрия, много лет находившийся настоятелем в Саввинской Сторожевской обители и, как мы выше видели, переведенный Юрием в обитель Святого Сергия, при первом занятии Москвы. Привыкнув уважать Зиновия, как отца, Шемяка с радостным благоговением подошел к нему под благословение.

— Отец мой! — сказал он, — тебя ли вижу? Что привело тебя в Новгород? Что заставило предпринять путь столь далекий, оставить свои благочестивые подвиги и святую твою обитель?

"Дозволь мне прежде сесть, князь Димитрий: я устал, непривычный к трудам странствования, и не успел отдохнуть, ибо прямо с моею повозкою подъехал сюда".

— Если осчастливишь дом мой пребыванием своим, — сказал хозяин, почтительно подступив к Зиновию, — я почту прибытие твое Божиим благословением на дом мой.

"Благодарю, чадо; но иноку не стать располагаться в доме столь великолепном; сыщу какую-нибудь обитель, где дадут мне уголок. Я осчастливлю дом твой гораздо более, если совершу в нем благое дело, за которым притек на берега Волхова. — Князь Димитрий! к тебе приехал я, для тебя совершил я далекий путь из Москвы!"

— Отец мой!

"Да, если родитель твой называл меня сим именем, я могу назваться отцом твоим. И душою, и сердцем хочу я вновь привести тебя к благодати так, как привел я тебя, младенца сущего, к святой вере Христовой от купели крещения".

— Отец мой! что значат слова твои?

"Веришь ли, что я тебе добра желаю; веришь ли, чадо мое, что твое временное и вечное счастие и спасение дороги мне, паче жизни моей? Дорога ли тебе память твоего родителя? Хочешь ли ты, чтобы прах его не содрогался в гробе и душа радовалась на небесах?"

Шемяка повергся на колена перед Зиновием и со слезами на глазах воскликнул: "Можешь ли сомневаться…"

Зиновий обнял Шемяку, облобызал его голову и сказал дрожащим голосом: "Благо тебе!" — Хозяин, свидетель всего происходящего, умилился до слез и поспешно удалился. Гудочник казался смущенным; он побледнел, задрожал, как в лихорадке, безмолвно оперся о печку и склонил голову на грудь.

— Князь Димитрий! внимай, что притек я сказать тебе: помирись с Василием Васильевичем! — Твердым голосом, внимательно смотря на Шемяку, произнес Зиновий слова сии.

Шемяка вскочил поспешно, как будто испуганный чем-нибудь. "Отец мой! что ты произнес!" — воскликнул он.

— Говорю: помирись с Василием Васильевичем.

"С ним помириться? С моим злодеем, убийцею братьев моих, хищником моего княжества".

— Да, с ним!

"Вероломным, клятвопреступником, которому все отдал, все уступил я, и который заплатил мне бедами и горестями, хотел посягнуть даже на мою жизнь".

— Да, с ним, с ним, и — горе тебе, если ты отвергаешь совет благий!

"Вижу коварство и трусость его, вижу хитрые его умыслы: тебя, святого, мудрого старца, уговорил он, осётил речами, и твоею хочет воспользоваться властию над душою моею, хочет снова уловить меня в сети! — Шемяка засмеялся судорожным смехом. — Не успел ли он оправдаться перед тобою? Не успел ли уверить, что мы все виноваты перед ним, почему не протягиваем шеи под его топор?"

— Да, он оправдался передо мною во всем.

"Как? Не сказал ли он, что очи брату моему вырезали без воли его?"

— Нет! Он говорил мне, что это сделано было с его воли.

"Братоубийца! Не уверил ли он, что без его воли я брошен был в тюрьму и едва не лишен жизни, когда ехал к нему для мира и согласия?"

— Нет! Он признался, что только боязнь раздражить князей безмерною свирепостью поступка, удержала его от тайного умерщвления тебя в темнице.

"И на злодейство-то даже не достало у него сил души! А то, что он захватил мою невесту и моего второго отца, что он разорил мои волости, что он… Ну! и в этом во всем сознался он?"

— Да, и в этом.И в том еще, что платил тебе за добро злом, за мир враждою, за покорность изменою.

"И после всего этого он оправдался! Ты заставляешь меня сомневаться, святой отец! тебя ли я вижу, мудрого ли Зиновия слышу я!"

— Меня, старца Зиновия, перед которым оправдался Василий — прибегнув ко мне не оправдываться, не как Великий князь, но каяться, плакать о грехах своих, яко грешник, удрученный тяжестью греха, трепещущий и почти отчаянный в своем спасении! Примирив его с Богом, я смело пошел примирить его с тобою. Ты ли хочешь быть более Господа? Ты ли в гордости сердца не простишь его, не протянешь к нему длани примирения, если Господь разрешил и простил его моими устами? Ты ли осмелишься возносить суд человеческий над совестью ближнего?

"Я возношусь? Я горжусь? Отец мой!"

— Или хочешь ты, в злобе сердца, взять на себя исполнение судеб превечных, и мстишь врагу, не внемля слов Спасителя, повелевающего миловать и смиряться пред обидящими?

"Смиряться! Пред Василием? Никогда!"

— А! я проник теперь душу твою: твое мщение, твой гнев прикрывают только личиною истинную вину злобы и вражды — твое ненасытное честолюбие! Ты забыл обет отцов, забыл завет родителя, забыл то, с чем мог предстать бесстрашно перед престол Божий — прежнее смирение свое и правоту после кончины родителя; забыл ты и гнев Божий на властолюбивого своего брата — вижу: ты алчешь престола великокняжеского…