Том 20. Письма 1887-1888

А. Чехов.

Чеховым, 13 марта 1887

238. ЧЕХОВЫМ ^*

13 марта 1887 г. Петербург.

Сим извещаю, что я жив и здоров и тифом не заразился. Сначала я хандрил, ибо скучал и страшился безденежного будущего, но ныне чувствую себя положительно и с характером. На мою голову сыплются сюрпризы: во-1) всё время стоит весенняя погода, и мне мешает гулять только отсутствие пальто, 2) всюду встречают с распростертыми объятиями, 3) Суворин, выражаясь по-жидовски, одолжил мне денег (секрет: 300 руб.) и велел прислать ему материал для издания книги с нововременскими рассказами ^*. Книга будет отпечатана к лету, на условиях, весьма выгодных для меня. И т. д.

Выеду я в воскресенье (может быть). Завтра, в субботу, я у Григоровича, который написал мне большое письмо ^*, но не знает моего адреса.

Суворин толковал со мной от 9 часов вечера до 1 часа ночи непрерывно. Беседа интересная в высшей степени.

На юг я поеду 31-го марта ^* или ранее.

Вот и всё.

Поклон всем, а также собачке без спины, Федору Тимофеичу и кнуту. Корнюше почтение. Скажите, что поручения его исполнены.

Votre à tous [4]

А. Чехов.

Александр здоров и всем шлет поклон.

Рукой Ал. П. Чехова:

Сим свидетельствую, что я здоров, а за Охтою пожар.

А. Чехов.

Киселевой М. В., 17 марта 1887

239. М. В. КИСЕЛЕВОЙ ^*

17 марта 1887 г. Москва.

Многоуважаемая Мария Владимировна!

Надеюсь, что теперь Вы поверите мне и не станете обвинять во лжи: не приехал я в Бабкино, ибо ездил в Питер ^*, куда был вызван телеграммой брата. Подробности Вам известны от сестры. То же самое, но только в миниатюре, не пустило меня в Бабкино и на масленой: заболела мать семейства, которую я не решился оставить без доктора. Впрочем, всё это суета сует.

Как ни тосклива была моя последняя поездка в П<етербург>, но и на ней оправдалась поговорка, что нет худа без добра. Во-1-х) я имел случай беседовать с управляющим «Петербургской мастерской учебных пособий» ^* о Вашем издании; ему Вы пошлете на комиссию с моим письмом. Кстати: когда начнет печататься Ваша книга? Чем раньше, тем лучше. Книги вообще идут не сразу, а измором, через час по столовой ложке, а потому, чем раньше издадите, тем скорее продадите. Во-2-х) я ограбил Суворина, взяв у него большущий аванс ^*; в-3-х) Суворин издает мои нововременские рассказы отдельной книжкой ^*. Все мои Верочки, Ведьмы, Агафьи и проч. едут завтра в Питер, а дня через 2–3-4 будут уже в наборе. Издание на весьма выгодных условиях. Успех, конечно, несомненный, ибо в Питере признают теперь только одного писателя — меня! Видите, я даже перед собой лицемерю.

Петербург произвел на меня впечатление города смерти. Въехал я в него с напуганным воображением, встретил на пути два гроба, а у братца застал тиф. От тифа поехал к Лейкину и узнал, что «только что» лейкинский швейцар на ходу умер от брюшного тифа. От Лейкина поехал к Голике: у этого старший сын болен крупом и дышит не горлом, а в трубочку; отец и мать плачут… Еду на выставку ^*, там, как назло, попадаются всё дамы в трауре*.

Но всё это пустяки. Вы послушайте, что дальше. Приезжаю я к Григоровичу ^*. Старичина поцеловал меня в лоб, обнял, заплакал от умиления, и… от волнения у него приключился жесточайший припадок грудной жабы. Он невыносимо страдал, метался, стонал, а я 2½ часа сидел возле него, браня во все лопатки свою бессильную медицину. К счастью, приехал Бертенсон, и я мог бежать. Старик серьезно болен и, вероятно, скоро умрет. Для меня это незаменимая потеря. С собой я привез его письмо, которое он начал писать ко мне: описывает подробно свою болезнь и проч.

Каковы впечатления? Право, запить можно. Впрочем, говорят, для беллетристов всё полезно.

Однако мое письмо отвратительно и скучно. Прекращаю бесчинство и остаюсь уважающим и искренно преданным.

А. Чехов.

Василиса и Сережа, мое Вам почтение-с!

* На 2-й день приезда лечил мать осколочной конторщицы, умирающую от чахотки.

Шехтелю Ф. О., 17 марта 1887

240. Ф. О. ШЕХТЕЛЮ ^*

17 марта 1887 г. Москва.

Elegantissime!

Я, подобно Вам, вернулся в Москву и уже вошел в свою колею. В Питере я получил Вашу телеграмму и послал Вам ответ ^* во «Францию».

Не найдете ли Вы возможным сегодня вечером почтить меня Вашим присутствием?

31-го я еду. Непременно еду! Если заболею тифом, то и тогда поеду!

Ваш А. Чехов.

NB: На дорогу я взял у Суворина аванс! Ура-а-а!

Суворину А. С., 18 марта 1887

241. А. С. СУВОРИНУ ^*

18 марта 1887 г. Москва.

18-го марта.

Уважаемый Алексей Сергеевич!

Сегодня я выбрал и послал Вам для моей будущей книги 16 рассказов ^*. Будьте добры сделать распоряжение, чтобы в типографии смерили мой материал и, если не хватит его, уведомили бы меня (Кудринская Садовая, д. Корнеева) или моего брата Александра, который не замедлит дать мне знать*.

Названия для книги я не мог придумать. «Мои рассказы», просто «Рассказы», — а остальное, что приходило мне в голову, или претенциозно, или старо, или неумно.

Книгу я думаю посвятить Д. В. Григоровичу.

Перед отъездом я был у Д<митрия> В<асильевича> ^* и наблюдал его грудную жабу. Страдания его едва выносимы, продолжительны и усугубляются страхом смерти, которая, вероятно, близка. Сама по себе грудная жаба — болезнь неважная, но у Д<митрия> В<асильевича> она является симптомом болезни, которая называется атероматозным процессом, перерождением артерий, — недуг старческий и неизлечимый. Об этой болезни Вы составите себе ясное представление, если вообразите обыкновенную каучуковую трубку, которая от долгого употребления потеряла свою эластичность, сократительность и крепость, стала более твердой и ломкой. Артерии становятся такими вследствие того, что их стенки делаются с течением времени жировыми или известковыми. Достаточно хорошего напряжения, чтобы такой сосуд лопнул. Так как сосуды составляют продолжение сердца, то обыкновенно и само сердце находят перерожденным. Питание при такой болезни плохо. Само сердце питается скудно, а потому и сидящие в нем нервные узлы, не получая питания, болят — отсюда грудная жаба.