Война (СИ)

У орудия меня было легко заменить, и командир послал меня в Джанкой сообщить отступающим частям, что мы идем в Керчь и можем взять с собою раненых и больных. Надо было разыскать кого-либо из старших офицеров, чтобы исполнить это поручение.

Пока на людях, пока с товарищами - еще и не так страшно. Но сесть одному на стрекочущий, издалека видный мотоцикл и поехать на нем туда, откуда люди уходят, потому что там плохо, - очень страшно. И вот стали приходить к нам не только раненые, могущие еще ходить, но и много совершенно здоровых людей, желающих тоже попасть в Керчь: кто по боязни не попасть на пароход в Севастополе, кто с желанием продолжать в Керчи то, что не удалось на Сивашах. Набрав сколько можно было солдат и офицеров, мы к вечеру пришли в Керчь.

Прорвав наш фронт на Сивашах, большевики заняли весь Крым до Акманайского фронта. Фронт этот пересекал Крымский полуостров от Азовского моря до Черного в самом узком его месте: кажется, длина была верст двадцать, не больше. На этом фронте мы простояли ровно 52 дня.

В Крыму большевики беспощадно расправились с теми, кто не успел эвакуироваться. Не щадили даже и ни в чем не повинное местное население. Мои же родители и сестры смогли попасть на английский дредноут и были вывезены в Новороссийск. Как я потом узнал от них, произошло это в самую последнюю минуту. В Новороссийске они встретились с дядей Левой, имевшим деньги, и сняли в местечке Хако или Мысхако небольшой домик.

Прибыв в Керчь, часть поезда немедленно вернулась на фронт, а часть его осталась на керченской станции, бывшей в четырех верстах от города. Надо было пополнить наше вооружение и закончить кое-какие работы. Я был оставлен при этой части поезда, как мотоциклист, для связи с городом и самим поездом. Боев на фронте не было, его срочно укрепляла пехота, устанавливали свои батареи артиллеристы. Несколько раз я с удовольствием

ездил туда по разным поручениям. Было совершенно тихо, погода прекрасная, и поездки эти на мотоцикле были одним удовольствием.

Как-то раз со мною решил поехать даже сам командующий фронтом генерал Шиллинг. Но доехав до нашего поезда, он отказался ехать обратно: "Весь зад в кровь расшиб! Хоть пять подушек привяжи, из тебя всю душу вытрясет!"

Совершенно неожиданно получил я письмо с оказией из дома. Узнав, что мои под Новороссийском, я стал проситься домой в отпуск и скоро получил удовольствие побывать дома. Поезд посылал на Кубань за снарядами, и я был командирован в числе уезжавших. Повидавшись со своими, я в совершенно другом настроении вернулся в часть, и вообще об этом Акманайском фронте вспоминаю прямо с удовольствием. Скоро и весь поезд вышел на фронт, и мы прекрасно жили в наших вагонах, проводя время в охоте на сусликов. Было тепло, хорошая погода и не было никаких страхов, как в Севастополе. Одно было плохо: мы совершенно оборвались, а получить обмундирование невозможно. В тылу, однако, раздавали прекрасные английские формы, и мы с нетерпением ждали нашей очереди. Но как всегда бывает, тыловое войско было одето, а мы ходили оборванными. Помню, что в ту пору у меня не было даже обуви, и только при поездках в Керчь мне одалживали пару английских башмаков. На фронте же я ходил босиком.

Как-то раз привез я из штаба армии конверт с тремя крестиками нашему командиру. Распечатав его, он так и распустился в улыбку: "Если ты, Миша, ежедневно будешь привозить такие новости, то скоро мы и в Москве будем. Господа, Английская Императорская и Королевская эскадра в случае чего поддержит нас своим огнем и с завтрашнего дня станет на рейде в виду фронта".

И вот наутро мы были разбужены неслыханным еще нами гулом. Точно что-то страшно тяжелое и металлическое легло на землю: казалось, что сама земля вздрогнула. Повыскочив из вагонов, мы с восхищением увидали, далеко за проволоками большевиков огромные столбы дыма: "Англичане бьют с моря. Все по местам!"

Думали, что это тревога, что начинается бой. И вот второй залп, и за ним третий. И какие залпы!

- Катайте, Горбов, к морю и узнайте, в чем дело. Впрочем, я сам с вами поеду.

Подъехав к морю - до него было верст десять, - мы увидели далеко стоящие великолепные английские суда. Среди них была и "Императрица Елизавета", по тому времени - самый большой военный корабль. Если не забыл, то всего было семь судов.

Около берега стоял с английским флагом катер и около него толпились наши военные, кто босой, кто в таком виде, что и за военного его принять было нельзя. На катере же - безупречно выбритые, в щегольских мундирах английские офицеры. Мы с обидой и удивлением смотрели на них, а они - с оттенком соболезнования и презрения. Обидно это было очень. В то время я еще кое-как говорил по-английски и смог объяснить англичанам, что мы с бронепоезда и хотели бы сговориться с английскими моряками о согласовании наших действий в случае чего. Оказывается, что англичане именно для того, чтобы войти в контакт с командирами батарей, прислали за нами катер и ждут нас на своих судах. Пришлось мне объехать все батареи и оповестить их командиров. Катер ушел, чтобы вернуться вечером, когда все соберутся. И действительно, к вечеру он вновь причалил к берегу, и нас посадили всех. Почему-то попал и я, хотя оказалось среди офицеров несколько человек, безупречно говоривших по-английски.

Кое-кто из нас был более или менее чисто одет. Но в общем, это было не войско, не прежнее русское офицерство - скорее люди из армии санкюлотов. Приняли нас прекрасно, угостили и папиросами, и виски. Все это приносил на подносе безупречный бармен из матросов. На вопрос, чем объясняется утренний залп, английский адмирал сообщил нам, что сегодня именины Его Величества Короля Английского и Императора Индии. По этому случаю дан залп, и не зря, а снарядами по большевикам.

Связь с ними была налажена, и несколько раз я был, но уже только на берегу, в гостях у англичан.

Как-то вечером, ровно в шесть часов, раздался подлый звук и тотчас за ним разорвался снаряд прямо около паровоза. И тяжелый снаряд. Мы ждали, что будет дальше. Но больше большевики не стреляли. На следующий вечер - то же самое. Так продолжалось несколько дней, и было совершенно невозможно разглядеть, где же орудие, бьющее по нам с такой равномерной точностью. Ясно было, что красные пристреливают батарею, чтобы как-нибудь открыть по бронепоезду сильный огонь. Ждали этого каждый день, переменили место; несколько раз, однако, мы видели английский гидроплан, летавший над красными позициями. И как-то рано утром мы были опять разбужены тем страшным гулом, что поразил нас в день именин Короля Английского. Англичане разыскали-таки красную батарею и одним залпом прихлопнули ее.

Я был в Керчи при штабе армии. То, что меня там задерживали, было ясным указанием, что что-то готовится. В любую минуту я мог быть послан с каким-либо конвертом. Но красные нас опередили. Приехавший с фронта мотоциклист привез известие, что наутро ожидается, по сведениям лазутчиков, их наступление. С этими сведениями я вернулся в поезд. Были приняты экстренные меры, и к утру мы ждали красных, даже с нетерпением. Наш фронт был сильно укреплен: три ряда окопов, союзная эскадра, сильная артиллерия.

Ждали недолго. Рано утром началась их артиллерийская подготовка. Видны были и их выстрелы, и разрывы их снарядов по нашим линиям. Мы отвечали, била также и наша артиллерия. На рассвете красные пошли в атаку. По чистому полю ясно были видны их цепи, шедшие одна за другой. Всего шесть цепей. Я никогда не видел этого раньше - людей, идущих в такой массе на нас, с твердым желанием нас истребить. Картина грозная и тревожная. И вот на этих, идущих на нас людей, посыпались наши снаряды. Видно было, как первая цепь сначала перебегала, а затем залегла. К ней подошли люди второй цепи и тоже залегли. Люди знающие, с опытом, утверждали, что у красных неладно, что их солдаты не рвутся, что говорится, в бой. И вот из подошедшей третьей цепи послышался треск пулеметов по своим же. То были матросы. Сразу вся эта масса людей вновь двинулась в нашем направлении. По всему нашему фронту начался частый огонь, но красные все шли. И только под самыми нашими окопами, не выдержав огня, бросились назад. Много их осталось на поле. Атака была отбита, и наша пехота пошла подбирать оружие и добивать раненых. Я помню труп матроса. Ему снесло голову, она тут же лежала в пяти шагах. Матрос этот держал под левой мышкой коробку с дамскими башмаками. Я взял их себе и подарил потом одной из моих сестер. Себе я нашел пару прекрасных сапог на каком-то красноармейце. Снимать было противно; потом это забывается.