Особняк

- А как же быть?

- Выпей с другом. Крепко выпей. Я вчера видал, ты можешь. Голову не потеряешь. И не на его пей. Пригласи его. Хреновые люди всегда из чужого кармана больше стараются вылакать и подороже. Не скупись.

- Это я могу... Могу, - повеселел Ребров. - Прямо сейчас и позвоню, все равно голова после вчерашнего не на месте. Спасибо.

Ребров поднялся и направился к двери.

- Да. Кстати, как вам моя вчерашняя соседка? - уже в дверях обернулся каперанг.

Старик сморщился, как от зубной боли.

--Понял, не дурак, - козырнул весело Ребров, довольный тем, что собственное мнение совпало с мнением Краузе.

После ухода Реброва Семен Семенович посидел неподвижно несколько минут и понял, почему вдруг стало как-то неуютно и неспокойно на душе. Соблазны. Сколько было их в жизни Краузе? Не счесть. Он помнил одну из своих экспедиций. Как добирались до Киренска, как ждали погоды и вышли на Маму. Искали золото, нашли слюду. Морозы стояли страшенные. Кедровый стланик донельзя затруднял передвижение. В день делали не более пятнадцати километров. В Киренске он разговорился со ссыльным. Свое тот отсидел, и срок ссылки закончился, а в центр человек не рвался. Зачем, ответил вопросом на вопрос Семена, что я не имею здесь, чего бы имел там? Одного нет - страха. И слава богу. За это ощущение полного отсутствия страха можно пожертвовать комфортом. Чем угодно. А обратно в зоопарк не хочется. Зоопарком ссыльный называл свою прошлую жизнь. На дворе стоял сороковой год. Краузе был молод, и ему трудно тогда было ощутить себя вне Москвы, института, друзей. Этот же человек считал себя вполне счастливым. Перед самым отъездом Краузе ссыльный устроил прощальный ужин. Вот тогда-то, подпив основательно, показал Семену карту, на которую были нанесены несколько "карманов". Золото, понял Краузе, много золота. Очень много. Самородное. Выдавленное в верхние слои почвы, оно лежало почти под ногами. И каждый "карман", может быть, тонна, может десять. Утром ссыльный был мрачен и задумчив, потом подошел к упряжке Краузе и тихо сказал, что хотел бы, чтобы золото досталось народу - народу, а не клике усатого Таракана. И Семен дал слово молчать. Вернувшись, он передал комиссии материалы по слюде.

Нет. Окончательно не писалось. Краузе решил устроить себе променад. Променад осуществлялся в пределах двора между домом-комодом и строением No 2. Чаще всего Семен Семенович брал с собой шахматы, которые сам же искусно вырезал из липы. Липу повалил ураган несколько лет назад. Пришли озеленители-благоустроители, ствол попилили для удобства перевозки на чурки, и Краузе с помощью Дым Дымыча оттащил одну домой. Две успели унести к себе Гороховы.

Коаузе вышел во двор и направился к лавочке.

Дым Дымыч встретил его радостно. Они расставили фигуры, и Семен Семенович разыграл дебют Капабланки. Противник у него был не из сильных. Иногда Воронцов играл очень неплохо, но характер... Характер не давал ему играть ровно. Дым Дымыч не умел проигрывать. Пускался в рискованные авантюры. Кого другого такая манера игры могла ввести в заблуждение, но не Краузе. Семена Семеновича научили шахматам в лагере. И первое, что он усвоил, - терпение. Никогда не рассчитывать на чужую глупость.

Но сейчас игра совсем не клеилась. Воронцов был вял и рассеян. Чувствовалось, что радость при ветрече вызвана не возможностью скоротать время за интеллектуальной игрой. Дым Дымыч представлял собой сплошные вопросы, скопившиеся внутри, словно пар в котле.

Краузе смешал фигуры.

- Ладно. Хватит. Это не игра. Выкладывайте, Дмитрий Дмитриевич. Пусть сегодня будет день вопросов и ответов, - предложил он, складывая фигуры в мешочек.

- Какой день? - не сразу понял визави.

- Вопросов и ответов. Вы же меня целое утро дожидаетесь. Я в окно видел.

- Да. Правда, - согласился Дым Дымыч и откашлялся. - Я вот о чем... Четвертый день уже, как жена... Как Тамары нет... Я проснулся сегодня... Вернее, не спал почти. Так, какое-то непонятное состояние. И все думал, думал, думал. Ничего не могу понять. Как дальше быть? Пока жива была, все ясно. Когда за молоком идти, когда жировку оплатить, когда к Костику на Смоленское... Оградку бы надо поправить, но уж теперь вместе... Вот ее зарою и поправлю... О чем это я?.. Ах да. Тоска, Сема. Чуть руки на себя не наложил. Потом подумал: вот умные люди говорят, пока мы их помним, они как бы живы... рядом. Пока помним. Не знаешь, кто сказал?

- Многие. Метерлинк, Дюрренматт... Многие.

- Ты мне вот что скажи... Ты трех жен имел. Двух плохо помню, а последняя ходила... Ваши отношения, я в них ничего не понимаю, это ваше, и больше ничье, но ведь она уже не ходит...

- Не ходит.

- Умерла?

- Умерла.

- Ты же ее любил.

- Любил. Я всех их любил. Всех трех. По-разному, но любил.

- Бог с вами. Мне это непонятно. Но вот последняя умерла, и как ты?

- Тяжело, Дима. - Семен Семенович впервые назвал соседа по имени. Тяжело.

- Вот и я о том же. Что делать, посоветуй...

- У каждого свое. Я в работу ушел.

- Знаю. Пишешь. Но кому это все нужно?

- Мне. Мне это нужно. Разобраться хочу.

- Чего ж тут разбираться? Проорали страду, и всех делов. И кто читать будет?

- Верно. Внуков не нажил. Тем более надо разобраться.

- Значит, советуешь - в работу. Я правильно понял? Ну я им всем дам! погрозил он кулаком неведомым оппонентам. - Знаешь, а ты приходи к нам на собрание, будет из центра товарищ... Помитингуем.

- Стар я для митингов. А потом, Дмитрий Дмитриевич, ты бы уж определился, а то сегодня за Зюганова, завтра он по телевизору выступит, - ты за Анпилова. С этим неудача, кричишь - прав Жириновский...

- Я же не виноват, что они как кино завидят, так дураками делаются...

Замолчали. Из подъезда вышел каперанг Василий Васильевич Ребров в парадном кителе с кортиком и наградами. Солнце больно высветило золото погон и галуна.

Глава 6

-- Отче наш, Который находишься на небесах. Пусть благоговейно чтится Имя Твое, пусть придет царство Твое, пусть будет воля Твоя и на земле так же, как и на небе. Хлеб, необходимый нам для жизни, дай нам сегодня. И прости нам грехи наши, как и мы прощаем обидевшим нас, и не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого, потому что Твое царство, и сила, и слава вечны. Аминь.