Цветок в пыли. Месть и закон

Люди вокруг молчали. Басанти с тоской перебегала глазами с одного лица на другое, чтобы убедиться — в этой деревне не осталось настоящих мужчин. Видно, ей придется самой сказать им, что она думает о их низости.

Но в эту минуту, будто не желая уступать это право женщине, поднялся ее старый дед и, выпрямив согнутую спину, спросил:

— Ну, кто это больше не может нести этот груз?

Он обернулся в сторону говорившего, будто хотел получше рассмотреть страдальца, и под тяжелым взглядом его слепых глаз долговязый поневоле отступил назад и спрятался за спины стоявших рядом.

— Знаете ли вы, какая самая большая тяжесть в мире? — продолжал старик. — Гроб с телом внука на плечах деда. Нет ничего тяжелее такого груза. И я, старый человек, несу его. А вы… Из-за одного несчастья готовы опустить руки.

Наччи покачал головой — в этом жесте была не укоризна, а только боль и стыд за всех тех, кто стоял, не проявляя никакого желания защитить свою честь и честь деревни, и ждал, когда староста и другие отдадут беззащитных людей убийцам.

— Братья! — голос Наччи зазвучал с такой энергией, как никогда со времен далекой молодости, будто судьба вернула ему немного сил, чтобы он смог совершить этот последний поступок человека и мужчины. — Лучше умереть с честью, чем жить с позором. Я потерял любимого внука, но все равно — прошу этих молодых людей остаться в нашей деревне. Если они согласятся жить среди таких, как мы…

Если бы посреди ясного дня грянул гром — это не произвело бы на рамгарцев такого впечатления. Старый слепой Наччи как будто открыл шлюз, в который хлынуло все хорошее, что было в его односельчанах, но что сдерживалось — страхом ли, обычной ли крестьянской осторожностью и ожиданием худшего, подражанием ли «здравому смыслу» тех, кому, как старосте, дана была над ними власть.

Со всех сторон полились на Джая, Виру и Тхакура выражения приязни, благодарности и даже восхищения. Их благодарили за то, что они вступили в войну не на жизнь, а на смерть с Габбаром, за то, что ставят интересы деревни выше своих, и еще за что-то, чего и не было, но что в это мгновение рамгарцы считали их реальными заслугами.

Никто и не обратил внимания, как, презрительно усмехаясь, ушел староста, всем своим видом показывая, что сделал все, что мог для предотвращения кровопролития. Вы были так глупы, что предпочли другого с его безумством — пожинайте же плоды своих решений без него. Кто поел соли — будет пить!

В пылу обуявшего рамгарцев раскаяния они были заняты только своими новыми героями. Как уводила Басанти своего деда, нетвердой походкой побредшего к дому, они тоже не заметили. Четверо парней осторожно внесли в дом труп и оставили родных наедине со своим горем.

А через два дня на деревенском шмашане, месте сожжения мертвых, у реки запылало сразу два костра — дед не смог пережить внука, боль оказалась непосильной.

Басанти стояла у каменной платформы, на которой догорали останки тех, кто составлял ее семью. Больше никого из близких у нее не было. Рядом с ней выстроилась наехавшая из разных мест родня, демонстрирующая всей округе обильные слезы. Басанти не плакала.

— Не знаю даже, кого больше жалко, деда или Рави, — задумчиво сказала она Виру, с трудом пробившемуся через ряды сопротивляющихся такому вторжению родственников.

— Что ты говоришь, полоумная! — зашикала на нее мансурская тетка. — Наччи жизнь прожил, в его годы умереть — счастье!

— Счастье? — с удивлением переспросила Басанти. — Я сама бы смеялась на его похоронах, как принято по обычаю, если бы Рави хоть на пять минут пережил его, но теперь?! Счастье — умереть в окружении детей и внуков — живых и невредимых. А так… Каково ему было знать, что сына нет, невестки нет, внук убит, а единственную внучку он оставляет одну?

— Одну? А я? — возмутилась тетка. — Завтра же переедешь ко мне, в мой дом!

— Нет, что уж вам точно не удастся, так это затащить меня в ваше сонное царство, — спокойно покачала головой Басанти.

Тетка ясно расслышала в ее тихом голосе нечто такое, что заставило ее прекратить всякие разговоры на эту тему.

«Все в этой семье — сумасшедшие, — с раздражением подумала она. — И кто только захочет жениться на этой ненормальной девчонке?»

Глава тридцать четвертая

Долгий век банды Габбара во многом объяснялся тем, что найти его в горах было совсем не так просто. Вот и на этот раз разбойники исчезли — то ли ушли развлекаться в соседний район, то ли отдыхали где-нибудь на новом месте так высоко в горах, что даже пастухи их не встречали. Покажись они хоть кому-нибудь, Тхакур узнал бы непременно — каждый, кто еще недавно думал лишь о своей шкуре, теперь считал долгом помогать ему, стать его глазами и ушами, если уж нельзя стать верной рукой, держащей оружие.

Потянулись спокойные дни, не бывшие в тягость ни Виру, ни Джаю. Басанти была в трауре, но все-таки Виру удавалось время от времени повидаться с нею. Она похудела и перестала смеяться, но он с каждым днем все больше и больше привязывался к ней и видел, что это чувство взаимно.

Джай тоже наслаждался покоем. Эта пора стала для него временем настоящего знакомства с Ратхой. Они встречались в усадьбе — то там, то здесь, всегда случайно, но неизбежно. Иногда перебрасывались несколькими незначительными словами. По обложкам книг, которые он видел у нее в руках, Джай понял, что она читает на хинди, урду и английском, и время от времени рекомендовал ей что-нибудь из виденного им в библиотеке Тхакура. Назавтра он неизменно замечал, что названная им книга исчезала с полки. Ему был приятен этот способ выражения внимания Ратхи к его советам.

Он вполне мог бы класть в эти книги записки для нее, но не хотел оскорбить ее такой вольностью. Вообще он старался быть как можно более тактичным с нею, понимая, в какое сложное положение она попала.

Джай не сомневался теперь, что и он Ратхе небезразличен, хотя и не ждал никаких выражений чувств. Он просто ощущал это и был счастлив, несмотря на все преграды, разделявшие их.

Как-то вдруг разговорившийся Рамлал рассказал ему, что когда-то Ратха была очень веселой девушкой, хохотушкой и любительницей песен. Он помнил ее еще девочкой в доме ее отца, куда ездил иногда вместе с Тхакуром.

— Мне больно смотреть, что с нею сталось, — сказал он, вздыхая. — Если бы вы только знали, сколько ей пришлось пережить!

Джай старался представить Ратху веселой — и не мог. Печаль, казалась, стала составной частью ее образа, как и белый шелк сари. Но как бы ему хотелось хоть раз увидеть ее веселой, смеющейся, поющей!

Однажды в разговоре с ним она чуть улыбнулась — чуть-чуть, капельку, но что это была за улыбка! Джай остановился, пораженный, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть ее, как диковинную птицу, случайную гостью этих мест. Поняв, в чем дело, Ратха привычно спрятался за край своего сари, но из памяти Джая, уже невозможно было стереть это удивительное ощущение — видеть ее улыбку.

На другое утро он проснулся, чувствуя себя каким-то обновленным, будто впереди его ждало что-то очень хорошее. В последний раз такое было с ним в детстве.

— Виру, я принял решение, — сказал он разлегшемуся на веранде Виру, по скучающему виду которого было ясно, что сегодня свидания с Басанти не предвидится.

— Что ты там еще придумал? — лениво отозвался Виру.

— Я придумал, что мне надо позаботиться о своей судьбе, — решительно произнес Джай.

— Это как? — оторопел его друг.

— Жениться. Так как родни у меня нет и женить меня на богатой некому; я рискну сделать это сам.

— Жениться? Ой, не могу! — рассмеялся Виру удачной шутке приятеля.

Чтобы Джай женился? Да где он найдет такую, чтоб ему понравилась — ведь у него такие требования к девушкам, что если какая и отыщется, чтоб им соответствовать, то она захочет не замуж, а преподавать в Делийском университете.

Но по серьезному лицу друга он скоро понял, что тот не шутит.

— Эй, ты что, и вправду решил жениться? — охнул Виру.