Ищущий, который нашел (СИ)

- Ты принадлежишь мне, Виктор. - Голос внутри меня и вокруг, словно я обезумел. Хм, нелепая фраза, но чего ожидать от Венца? Инструмент, всего лишь инструмент.

- Это ты принадлежишь мне, - ощущая себя ненормальным, произнес я, делая шаг ближе. А потом схватил Венец и ударил его о белый мраморный пол. Плиты жалобно застонали, трескаясь, а на тончайшем материале не осталось ни царапины. Боль с новой силой ожгла меня, заставляя согнуться пополам и упасть рядом на пол. Дверь со скрипом отворилась, и в залу вошел грузный мужчина в строгом, но дорогом камзоле нового покроя. Одежда странно смотрелась на пухлом неуклюжем теле, строгость не шла к мягкому лицу со щенячьими падающими глазами и большим носом. Я задыхался на полу, пронзаемый все новыми волнами боли от венца. Теодуш подошел совсем близко. Встал рядом, глядя сверху вниз.

- Вы все так же хотите создать утопию? - поинтересовался он, наклоняясь к моему перекошенному лицу. Пиявка вихрилась над нами, теперь я ясно видел ее на искусственно-белых стенах комнаты. Над Теодушем и в венце. Венец словно бы излучал пиявку, я ощущал ее злобную усмешку совсем рядом, не в силах глотнуть смрадного воздуха, я задыхался, боль ломила все тело, а ужас перед беспросветной тьмой нарастал.

Я не отвечал. Да и сил не было. Теодуш вздохнул, помялся немного, а потом вынул из висящих на поясе ножен, выглядящих так неуместно для его неуклюжего тела, меч. Длинный, узкий, с красивой узорной гардой и длинной рукоятью. Я тяжело дышал, собираясь с силами. Пиявка скалила пасть, насмехаясь надо мной. Я принадлежу тебе, мразь? Нет, ты ошибаешься, это ты - лишь пешка в моей игре. Как и я - пешка в чьей-то, еще большей игре. И я не должен подвести игрока. Все, что мне оставалось - это перекатится по полу, уворачиваясь от удара клинка. Меч отражал белое свечение.

- Вы можете просто уйти, ирвен Виктор, - тихо сказал Теодуш, наклоняясь надо мной. Я разглядел на обнажившемся запястье серебристую змейку. В голосе не было издевки, но я понимал, что вопрос произнесен просто так, без надежды на положительный ответ. Встретился глазами со ставшим стеклянным взглядом Теодуша. Странно, я не узнавал этих глаз. Впрочем, в моих плескалась дикая боль, а внутри клокотала безумием чернота, пытающаяся поработить меня, и это делало меня тоже непохожим на самого себя. Я судорожно глотнул ставшего вязким воздуха, пытаясь побороть желание ответить старому другу. Так странно, что тот, кто был другом, поднимает сейчас меч, слегка отводит полную руку, за эти восемь долгих лет покрывшуюся морщинами, как и лицо, отводит и совершает замах. Я едва успел схватить венец и выставить его вперед. Меня тряхнуло, а меч со звоном обрушился на прозрачный бок венца. Черная пасть пиявки распахнулась у меня над головой, приближаясь все плотнее. Да, то, что я видел у яшинто, и правда было лишь тенью. Сейчас надо мной клубилась абсолютная тьма, сливавшаяся с кристально-белыми стенами. Но почему-то страшно уже не было. Страх отступил, и я лихорадочно соображал, что же делать. Один ход, решающий, ход, когда пешка становится королевой, или же король загнан в цейтнот. Меч снова просвистел в опасной близости от лица, и меня спасло только то, что взбунтовавшаяся пиявка в равной степени мешала нам обоим. Но вот уже из черной пасти высунулся длинный язык, облизал меня, оставляя капли ядовитого черного дыма, и боль пронзила все тело, одеревеневшее в преддверии еще больших мучений. Из носа пошла кровь, и алые капли со стуком падали на чистый белый пол. Я с недоумением поймал себя на мысли, что жалею о том, что пол испачкан. Как-то глупо и бесславно устраивалась моя кончина: я думал о героизме и близости света, а сам корчусь на полу, пачкая белый мрамор и едва сдерживая рвотные позывы. А меня лижет абсолютная тьма, ехидно скаля ядовитые клыки. Над головой занесен мой собственный меч, уютно устроившийся в руке единственного друга. Миллионы людей стонут, ощущая, как накаляются серебристые змейки у них на руках, их души могут сорваться в пропасть заботливо распахнувшейся пасти пиявки. Эта же ловушка! Сейчас искусственно и насильно созданные праведники рванутся во тьму, надеясь обрести свободу. И ловушка захлопнется. Один миг - и наш мир не спасти. А я корчусь на полу, захлебываясь собственной кровью и безысходностью, тупо глядя на лезвие меча, на дикой скорости несущееся к моей шее. Я крепче сжал венец в одеревеневших руках, и за секунду до соприкосновения с лезвием совершил бессмысленный и отчаянный поступок: водрузил венец на свою голову. И вот она уже должна была вместе с венцом покатиться по полу, но... Этого не произошло. Меч выпал из рук Теодуша, а я ощутил прилив сил. Опять мне предлагали могущество, на этот раз не темное, а справедливое. Могущество пробежало язычками пламени по телу, пузырьками игристого вина ударило в голову. Но я только усмехнулся: нет уж, второй раз я на это не куплюсь. Венец сдавил виски, не желая расставаться со мной. Меня наполнил холодный звон, отделяя от происходящего в зале. Стеклянная стена окружила мое сознание, запирая в подобие клетки. Я почувствовал, что не только не вижу ничего вокруг, включая пиявку, но, более того, погружаюсь внутрь венца. Вернее, внутрь Венца. Здесь был целый хрустальный мир, искусственный и пугающе пустой. Видимая справедливость придавала форму, но внутри была лишь пустота, и эта пустота заполнялась чернотой... Я покачнулся, не ощущая своего тела. Я видел, как пиявка со стоном метнулась прочь. Я направил все свои силы на нее, пытаясь разорвать черный сгусток, рассредоточить его, уничтожить, или впитать в себя и погибнуть. Пиявка в панике металась по клетке Венца, билась об стены собственной ловушки. А я медленно, осторожно прощупывал ее, пытаясь найти брешь. Бреши были, и я впитывал и уничтожал черноту, не обращая внимания на сопутствующую боль. Вдруг пиявка рванулась, причиняя мне немыслимую боль, и вошла в Венец. Я на миг замер, направляя на нее всю силу дара, пытаясь раздробить ее на мельчайшие частицы, но она просто прошла сквозь Венец и...

Голова раскололась на миллиарды частиц. Связав себя с умирающей пиявкой, я вдруг услышал всех людей, внутрь которых попала черная дрянь. Мне стало страшно. На это я не рассчитывал: понимая, что прямого воздействия моей силы она не выдержит, пиявка вселилась во всех людей, носящих серебряный знак на руке. Они с готовностью приняли в себя тьму, несчастные, уставшие от искусственного света. У них не было защиты от этой дряни, не было веры, к которой можно обратиться...

Люди, столпившиеся на площади у Храма правосудия, удивленно переглядывались. Мрак завладевал их сердцами. В головах роились миллиарды жутких, противоестественных мыслей. Впиться в глотку наступившей на ногу женщине, растерзать податливую плоть, хлебнуть соленой горячей крови... выколоть глаза слишком пристально смотрящему молодому человеку, ощутить прохладу выдавленных глазных яблок, вонзиться ногтями в лицо. Дочь с ненавистью смотрела на мать, ненавидя за замечания и контроль, ненавидя и отрекаясь от нее, тем самым разрывая последнюю нить, связывающую со светом. Мать же проклинала дочь за испорченную личную жизнь и погубленную молодость, ненавидела до жуткого желания впиться руками в волосы и дернуть со всех сил. Тьма была внутри, она порабощала людей, пробуждая их низменные инстинкты и лишая опоры. Со звериным рычанием люди бросались друг на друга, раздирая плоть и выкрикивая дикие, пока еще человеческие слова. Тьма засасывала их души, как в воронку, лишая возможности уцепиться за последние лучи света, проглатывала мир, плотоядно облизываясь.

Я проиграл. Вдруг мое тело кто-то толкнул. А потом ногти впились в мое тело, проникая глубже и глубже, до мяса. Теплые струйки крови потекли по коже. Я не видел окружающей обстановки, мой взгляд был направлен внутрь, в Венец, в головы людей, носящих метки Венца. Но одна из этих меток горела совсем рядом. Даже две. Или три... К ногтям добавились удары кулаков, сбившие меня с ног. Потом меня били ногами. Нечеловеческое шипение и выкрик:

- Он мой! Я хочу его, я! - изменившийся голос Зефиры. Опять шипение, на этот раз я узнал голос Силны. В душах троих людей, окруживших меня, бесновалась пиявка. Мысли хаотично плясали, обжигая воздух. Теодуш ненавидел меня за мое положение и самоуверенность и еще за что-то, неведомое мне. Его удары приносили сильную боль, но острые ноготки Зефиры впивались гораздо ощутимее. Ее мысли я боялся чувствовать, от них к горлу подкатывала тошнота. Но я ощущал присутствие еще одного человека. Она ненавидела всех в этой комнате, ее удары и укусы доставались всем троим. А потом я услышал хриплый голос Силны: