День учителя

Чай пили все-таки на кухне. Накрывавшая на стол Настя ловко избегала его объятий, хотя раз пять промелькнула в непосредственной близости от рук Андрея. Наконец девушка сдалась. «Я грязная и пахну костром», — смущенно прошептала она, откликаясь на поцелуи Мирошкина. Всеми своими последующими действиями Андрей постарался доказать Насте, что в этом ничего страшного нет. Он усадил ее к себе на колени, прижав спиной к своей груди, и повернул лицо Костюк к своему. Такая поза оставляла его рукам полную свободу действий — через считанные минуты на девушке были расстегнуты рубашка и ширинка на джинсах. Он обладал ее телом, но прежде всего — небольшими грудями с торчащими сосками. Они целовались, Настя, казалось, совсем потеряла контроль над собой, но когда Мирошкин встал и попытался взять девушку на руки, чтобы отнести туда, где было бы удобнее продолжать любовные игры, доведя их до логического завершения, она вдруг вывернулась и отскочила от Андрея, быстро заправила грудки в красивый черный бюстгальтер и застегнулась: «Не сейчас! Не надо сейчас. Я не готова, мне надо вымыться. А потом, сейчас уже девятый час. Через минут десять отец приедет с работы. Тебе лучше уйти. Мы встретимся в субботу. Все будут на даче, а я останусь дома. У меня в понедельник экзамен. Приходи хоть с утра». Мирошкин стоя допил остывший чай — это немного успокоило. Настя проводила его до двери, и здесь они задержались еще минут на пять, так, что Мирошкин едва не кончил. Выходя из лифта, он столкнулся с невысоким плотным мужчиной, по волевому начальственному лицу которого Андрей угадал, что это и есть генерал-майор Костюк. «Добрый вечер», — приветствовал он своего предполагаемого тестя. Тот удивленно поздоровался и прошел в лифт. Всю дорогу домой Мирошкин представлял себе, как они будут жить с Настей, ее сестрой и родителями в этой квартире, какие там предстоят большие перестановки. «Главное — чтобы она меня не бросила», — заклинал Андрей судьбу. Но почему она должна была его бросить? Вроде бы все развивалось как в сказке. Правда, она ничего про него не знала. Он сообщил ей, что поступает в аспирантуру, отец у него полковник в отставке (тут он на всякий случай прибавил Ивану Николаевичу звание), бизнесмен. «Скажу ей, что живу с бабушкой, — Нина Ивановна все равно на даче сидит безвылазно», — о том, как он потом урегулирует отношения с Настей, Мирошкин старался не думать. Объяснится как-нибудь. «Уж и они-то какие москвичи?! Мать откуда-то из Белоруссии, отец из Харькова, полжизни протаскались по СССР». Ситуация казалась ему даже где-то забавной, напоминала фильм «Москва слезам не верит».

Началась уже привычная рутина: библиотека — работа, работа — библиотека. В промежутках между ними дома почти не было — Андрей уговорил Поляничко подежурить за него с субботы на воскресенье. Он думал, что останется спать у Насти и они проведут незабываемые выходные. За это пришлось дежурить за Сергея ночь в офисе. На Волгоградке он не появлялся, кочуя между двумя подвалами «Роситала» всю неделю. Бродя по складу среди тюков с итальянскими тканями и прислушиваясь к шуму, поднимаемому хозяйничавшими где-то в дальнем углу крысами, Мирошкин повторял философию и мечтал о своей будущей счастливой жизни. Он ведь обязательно пробьется, поступит, начнет работать, будет заниматься репетиторством, еще что-нибудь придумает. Они не пожалеют, он ведь будет любить Настю.

В субботу Андрей купил букет роз, коробку конфет, шампанское и пакет сока. «Будто свататься собрался», — подумал он, поднимаясь в лифте на этаж, где жили Костюки. Настя действительно была дома одна, не по-домашнему разодетая — очередное красивое платье, туфли и… огромная копна душистых волос. Целоваться начали еще у двери. Тут же принялись раздеваться. У Андрея мелькнула мысль, что надо бы поставить шампанское в холодильник, его смущало и то, с какой скоростью он приводил в беспорядок одежду и прическу девушки: «Она ведь готовилась, еще подумает, что не оценил». Но устоять сил не было. Молодые люди переместились в детскую, Настя, оставшаяся в туфлях и белом кружевном белье, сама откинула покрывало с ее половины кровати и вдруг остановилась как бы в нерешительности. «А ты знаешь, у меня еще не было мужчины», — смущенно произнесла она. Андрей растерялся. Девственница в двадцать один год! С такой внешностью! Ему вспомнилась далекая уже дефлорация Мешковской… На тумбочке у кровати сидел подаренный Мирошкиным заяц. «Надо сделать так, чтобы у нее осталось как можно меньше неприятных ощущений», — промелькнуло в мозгу. Андрей подошел к девушке, обнял ее и начал бормотать о том, что ей не следует волноваться, он обойдется с ней «очень бережно и ласково». В глаза бросилась белоснежная простыня кровати. «Может быть, лучше пойдем в ванную, — неуверенно произнес Андрей, — запачкаем». Он потянул девушку за руку из комнаты. «Нет, — вдруг решительно остановилась Настя, — невинности лишаешься всего раз в жизни. Пусть все произойдет в постели». Она расстегнула бюстгальтер. Андрей не думал, что небольшая женская грудь может быть так красива. Он ведь толком не рассмотрел ее тогда — на кухне. У всех его предыдущих девиц, за исключением Тенитиловой с нулевым размером, была как минимум «троечка». Правда, выделялась еще «отличница» Ильина. Но у той был просто большой бюст, без особых достоинств, хотя он и не висел, как у Крыловой — девушки № 2 «сезона» 1993 года. Те странно обвислые для двадцатилетней девицы груди, с какими-то растяжками на коже и большими кругами сосков предопределили тогда разрыв Андрея со студенткой «Открытого университета». А вот грудь Костюк была изящной и на фоне хрупкой фигурки ее «единичка» (ну, от силы «двоечка») вовсе не казалась плоской. «Сорок четыре килограмма веса при ста шестидесяти четырех сантиметрах роста», — вспомнилось, как со смехом Настя описывала свои параметры во время прогулки на Поклонной горе.

Девушка легла на постель, ее волосы рассыпались по подушке, казалось, она лежит вся в золоте. Мирошкину это показалось бесподобно красивым. Он начал стягивать с себя джинсы и рубашку, перед глазами Насти показались его длинные белые трусы, в которых спереди туго выпирала крайняя плоть. «А что, если она испугается его», — вдруг подумал Андрей. Но Настя не испугалась. Когда Андрей остался абсолютно голым, она прижала колени к животу и стянула с себя маленькие трусики. Андрей как зачарованный глядел на небольшой золотой пушок, оставленный девушкой на свежеподбритом лобке, — сказывались месяцы воздержания. «Как странно, — думал Андрей. — Никого-никого и вдруг сразу такая королева». Он помнил, как болезненно перенесла лишение девственности Мешковская, и решил уделить прелюдии как можно больше времени. Настя вдруг отстранилась: «Нет, не надо, я боюсь забеременеть». Мирошкин потянулся к стулу и достал из большого нагрудного кармана своей «левайсовской» рубахи упаковку презервативов. Их количество рассмешило Настю и смутило Андрея — он-то, дурак, думал устроить ей суточный секс-марафон, а тут… Придется, видно, сегодня ограничиться одним разом.

И этот «раз» дался им непросто. Хотя Мирошкин, используя весь накопленный им по сексуальной части опыт, «разогревал» свою возлюбленную не менее получаса, войти в нее ему не удавалось довольно долго. «Черт знает что, — думал он, — она такая маленькая, я такой большой, что ли?» Его охватывало отчаяние. Вспомнился рассказ всезнающей Махмурян о том, как Лещев целый месяц после свадьбы не мог лишить невинности Сыроежкину — той «было больно» так, что робкий молодожен, сам девственник, каждый раз отступал. Над ним тогда посмеивались и Мирошкин, и Куприянов, и… в общем все, кому об этом стало известно. «Сыроежкина, выходя замуж за Лещева, продолжала сохнуть по Куприянову. Так что же, выходит, и я этой златовласке не нравлюсь? Тогда зачем?..» Наверное, надо было действовать решительнее, но Андрей боялся порвать презерватив и причинить боль лежавшей перед ним девушке-цветку. В голове пронеслось: «Что же теперь? Неужели завязывать? Не могу же я над ней биться весь день». Он ласково поцеловал Настю и спросил: «Ты совсем измучилась, любимая? Хочешь, давай отложим?» Настя едва не вскочила с кровати: «Ты что, с ума сошел?! Я стану женщиной именно сейчас! Давай попробуй еще раз! Нечего церемониться». Она потащила его на себя… На этот раз попытка увенчалась успехом. Презерватив уцелел, что очень обрадовало и Андрея, и его любовницу. Он сходил выбросить «резинку», а когда вернулся, обнаружил в постели рыдающую Настю. Этого он совсем не ожидал, бросился успокаивать: «Ну что ты, Настенька, ведь все это естественно. Ты ведь большая уже девочка. Не переживай, в первый раз всегда трудно. Дальше будет лучше, а с каждым разом все лучше и лучше». Проходя из кухни в детскую, Андрей заглянул в гостиную и обнаружил там накрытый на две персоны стол, бутылку красного вина, фужеры. Его явно ждали и готовились, хотя, как видно, сценарий был несколько другой. Мирошкин бросился в коридор, принес забытое шампанское, прихватил из гостиной фужеры и попытался подбодрить Настю алкоголем. Бутылка была не холодная, но пробку он сумел удержать, хотя полностью справиться с теплым шампанским не удалось — оно вырвалось и облило Настю, лежавшую на кровати. Костюк поднялась и с улыбкой оглядела свою мокрую от шампанского простыню с расплывающимся кровавым пятном посередине. «Все равно стирать», — утирая слезы, произнесла молодая женщина. «Действительно, как много крови из нее вышло, — прикидывал Мирошкин. — У Мешковской было меньше. Хотя, кто знает? Там среди тряпья в грязной палатке толком и не разглядеть было. Да и не помню я уже. Спьяну ведь все произошло… Четыре года назад». Воспоминание о его первой женщине было неприятно. К чему? Что общего между пышной брюнеткой Мешковской, с ее покрытыми красными язвами руками, и Настенькой? Но воспоминания лезли в голову. «Промурыжила меня тогда столько месяцев, стерва, а эта отдалась сразу. Ну, с той понятно — семнадцать лет и тэ-дэ. А ведь Насте двадцать один, и она себя сберегла до этого возраста! Для меня? И так просто уступила. Что же, выходит, любит?»