Судьба. Книга 3

— Бывает, — подтвердил Клычли.

— Такое чувство не только женщин касается, — продолжал Черкез-ишан, утирая большим платком обильный пот со лба. — Иногда и к мужчине с первого взгляда ненависть возникает. Сам не знаешь почему, по начинаешь смертельно ненавидеть человека. Верно?

— Верно. Но чаще такое бывает, когда присматриваться начинаешь. Говорят, присмотришься — в воде кровь увидишь. А потом ведь одному шашлык нравится, а другому — вертел. Тебе в человеке неприятны какие-то черты характера, а мне — наоборот. Так что тут, ишан-ага, дело сложное, толковать долго можно.

— Слушай! — спохватился Черкез-ишан. — У моего отца сейчас Бекмурад-бай гостит, кажется. Давай отправимся немедля? Аул — рядом, путь много времени не отнимет. Если они ещё не легли, я потолкую с отцом. В крайнем случае, завтра с утра.

— Согласен, что времени терять не стоит, — сказал Клычли, — по нужен ли я там? Не помешаю ли вместо помощи?

— Нет! — весело воскликнул Черкез-ишан. — Помешать не помешаешь, а помощь твоя потребоваться может. Мы тебя у твоей сестры упрячем — никто и знать не будет, что ты приехал. Собирайся!

— Голому собираться, только «бисмилла рахман рахим» сказать. У тебя случайно патронов для карабинов нет?

— Винтовочных?

— Они одинаковые.

— Сколько душе угодно! — Черкез-ишан откинул щедрым жестом крышку сундука. — Бери!

Клычли заглянул, удивлённо покрутил носом.

— Тут прямо целый арсенал — полсундука патронов, пять винтовок, револьверы… Куда столько добра запас? Торговать оружием собираешься, что ли?

— А знаешь, где я эти винтовки взял? — Черкез-ишан улыбнулся добродушно и снисходительно. — Купил, думаешь? Как бы не так! У джигитов Ораз-сердара отобрал! Что смотришь? Клянусь аллахом, не вру! Сопляк, материнское молоко на губах не обсохло, а он уже с винтовкой разгуливает. Встретишь такого в переулке вечером, дашь ему подзатыльник — он и бежит от тебя, винтовку бросив. Если Ораз-сердар с такой армией победит большевиков, я заявлю во всеуслышание, что увидел первое в своей жизни настоящее чудо.

— Ну, у Ораз-сердара кроме мальчишек и позубастее волки имеются. Ты так расписал — прямо голыми руками белых бери. Так-то и обжечься недолго, — возразил Клычли, набивая патронами карманы.

— Чего мало взял? Бери ещё! — сказал Черкез-ишан, когда Клычли отошёл от сундука.

— Спасибо. На первый случай — достаточно.

— Бери!

— Понадобится — ещё раз приду.

— А если склад мой реквизируют? — щегольнул Черкез-ишан недавно услышанным словцом.

Клычли понял и ответил:

— Тебе, ишан-ага, ума не занимать — новый заведёшь.

Черкез-ишан хотел засмеяться, но вспомнил, что у Клычли траур по матери, и сдержался.

Съел волк или не съел, а пасть — в крови

Просидев с гостем без малого до полуночи и переговорив обо всём, что интересовало и его и почтенного Бекмурад-бая, ишан Сеидахмед почувствовал сильную усталость и, извинившись, пошёл укладываться. Он уже приготовился увидеть первый сон, и увидев входящего в комнату сына Черкеза, решил, что спит.

— Салам алейкум, отец! — протянул ему руки Черкез-ишан.

Ишан Сеидахмед поморгал, понял, что сын ему не снится, и обрадовался.

— Алейкум салам, сынок! Приехал, наконец? Почаще бы навещал своего старого отца. Отец твой одинок, неизвестно, сколько дней ему осталось жить, — пожаловался он. — Совсем я обессилел. Оставайся здесь, будь после меня хозяином! Не ломай, сынок, этих строений!

От жалости к самому себе ишан Сеидахмед прослезился. Черкез-ишан подсел к отцу, ласково погладил его по плечу.

— Успокоитесь, отец. По предначертанию аллаха, каждый уходит в назначенное ему время, а вы ещё вон каким молодцом выглядите! Совсем здоровяк!

Ишан Сеидахмед доверчиво и расслабленно приткнулся к сыну.

— Какой там здоровяк, сынок, какой молодец! Прошло моё время. Одного хочу: чтобы ты до моей смерти рядом был. Не обижай отца, сынок, брось свой греховный город, возвращайся сюда, живи здесь постоянно!

В сердце Черкез-ишана шевельнулся острый и тёплый комочек жалости к старику.

— Хорошо, отец, я послушаюсь вас, перееду. Жалею, что раньше не сделал этого.

— Ох, сынок, из-за этой проклятой девки ты оставил родной кров! — посетовал ишан Сеидахмед, утирая глаза свисающим концом чалмы. — И откуда только появилась эта тварь! От нас — сбежала, от Бекмурад-бая — сбежала. Ни слуху, ни духу от неё нет. Ты, сынок, образование имеешь, должен всё понимать. Это не человек был, а злой дух, принявший образ человека! Конечно, при её красоте кто бы догадался об этом. Даже я её спервоначалу не разглядел. А уж ты — тем более. У неё же, у дьяволицы, тысячи всяких чар! Вот ты и попал под их влияние, забыл о своём отце, а дьяволице только этого и нужно. Забудь её, возвращайся в аул, сынок. Она сделала своё дело и исчезла, больше уж никогда не появится.

— А может, её Бекмурад-бай убил? — осторожно спросил Черкез-ишан.

Ишан Сеидахмед неожиданно рассердился.

— Каким ты стал, сынок! Ничему не веришь, родному отцу не веришь!.. О господи, почему ты послал мне такого ребёнка? Или — это известие о приближении конца света? Прибери меня, всесильный, раньше, чем я увижу всё это собственными глазами!

— Да верю я вам, отец, верю! — убеждал его Черкез-ишан, которому перед предстоящим разговором было совершенно не с руки ссориться со стариком.

Но ишан Сеидахмед не успокаивался.

— Я называю её злым духом, дьяволицей, а ты спрашиваешь, убил ли её Бекмурад-бай! Если веришь мне, так не задавай больше таких вопросов. Сам же прекрасно знаешь, что духа убить невозможно.

— Не сердитесь, отец. Случайно глупое слово вырвалось.

— Как же не сердиться! При всех уважаемых людях аула я сказал Бекмурад-баю, чтобы девушку не искали, что она — злой дух. И все яшули поверили моим словам, сказали: «Упаси бог!» Один ты сомневаешься.

— Да не сомневаюсь я, отец, не расстраивайтесь!

Чёрт меня дёрнул не вовремя ввязаться в этот разговор, с досадой подумал Черкез-ишан. Теперь успокаивай его, оглаживай, как брыкливого телёнка, а время — идёт.

— Как не расстраиваться? — тянул своё ишан Сеидахмед, хотя уже успокоился, смиренный покорностью сына. — Когда Бекмурад-бай воевал в Каахка, я специально к матери его ездил, Кыныш-бай. Сказал ей: ваша невестка — дьяволица, радуйтесь, что исчезла, не причинив вам зла. А ведь могла ночью всех детей передушить или превратить их в синий камень! Что бы вы тогда детали, упаси бог? Отметьте своё избавление, зарезав в жертву двенадцать баранов. И она зарезала. А ты не веришь, что девушка — дьяволица.

Интересно, думал Черкез-ишан, сам-то он верит тому, что говорит пли просто заговариваться от старости стал? А ведь славится в народе, чуть ли не пророком его считают, любому слову верят, что бы ни сказал! Эх, народ, бродящий в темноте, долго ли бродить ещё будешь?

Заметив, что старик притих и вроде бы смягчился, Черкез-ишан приступил к выполнению своей основной задачи.

— Скажите, отец, здесь находиться Берды?

— Какой Берды? — вяло спросил ишан Сеидахмед, утомлённый недавней вспышкой.

— Которого Бекмурад-бай из Мургаба выловил.

— Здесь. В моей лечебнице сидит.

— Разве он сошёл с ума? — разыграл удивление Черкез-ишан.

— А какой нормальный мусульманин пойдёт в большевики? — вопросом на вопрос ответил ишан Сеидахмед.

— У меня к вам огромная просьба, отец, — помедлив, сказал Черкез-ишан. — Поговорите с Бекмурад-баем, он вас послушает — отдайте мне этого Берды.

— Зачем тебе этот безбожник? — вскинулся ишан Сеидахмед. — Освободить хочешь?

— Да, отец, — признался Черкез-ишан. — Если поможете в его освобождении, хоть завтра перееду сюда из города и потом в город вообще ни шагу не ступлю, из кельи без вашего разрешения не выйду!

Ишан Сеидахмед поджал сухие бескровные губы, пожевал ими.

— Не позорь на старости лет своего отца, Черкез! Не знаю, чем тебе дорог этот безбожник, и знать не хочу, но, освободив его, я до смерти от греха не очищусь.