Ассистент клоуна

— Теперь дедушка сказать хочет.

Лилипуты — они маленькие такие, им много пить нельзя. Что хочешь могут потом наговорить. Но тут Альфреда поддержала влюбленная в него дрессировщица коровы Маргарита — крупная такая женщина, добрая. И корова у нее крупная была, а главное, полностью дрессированная. Все могла делать. Только молока не давала.

— А что? — поддержала Маргарита. — Пускай дедушка скажет. Дедушке всегда есть что сказать. У меня тоже был дедушка. — И всхлипнула.

— Да как же он скажет? — удивился Вовка-шпрех. — Он же покойник! Даже труп.

— Тогда я скажу за дедушку, — встрял председатель местного сельсовета Николай Иванович. — Покойник — не покойник, все равно дедушка. Мы тут все вместе живем. В одной деревне. И праздники вместе отмечаем, и советуемся со старшими. Какая разница? Сегодня он покойник, завтра — мы. Поэтому, дорогие молодожены, как говорят у нас в Мордовии, совет вам да любовь.

Мудрый оказался этот Николай Иванович. Давно правил. В начале девяностых годов его всем миром в президенты выбрали. Тогда везде президенты были, чуть не в каждой деревне. И Николай Иванович тоже президентом стал. Президент деревни. Потом, правда, президента отменили, оставили председателя. Так он и председательствовал по сей день. Потому что мудрый оказался.

Короче говоря, все опять выпили. Потом заново. Потом опять снова. Танцы начались. А тут и сумерки нагрянули. Невеста все с дедушкой разговаривала. Через переводчика. То есть через Николая Ивановича. Этот наперед знал, что дедушка скажет. Мудрый. Жених время от времени на соседней могилке пытался огненную лезгинку сплясать, но постоянно спотыкался о цветочный горшок. Дрессировщица коровы Маргарита пристроила любимого Альфреда на дубовом пеньке, и тот, свернувшись калачиком, безмятежно спал под ее охраной. А как совсем стемнело, покойники подтянулись. Тоже запели. Всем ведь гулять охота. Электрик наш, Семеныч, как первого увидел, так его будто током посекло. Стоит, глаза выпучил, изо рта слюна течет. А потом — ничего. С одним выпил, с другим. Даже подружился. Анекдоты им стал рассказывать. А другие и вовсе ничего не заметили. Хоровод вместе водили. Лу-у-у-ганя-сакелуня, лу-у-уганя-сакелуня… В общем, нормально погуляли. Совет им да любовь. Председатель так расчувствовался, что предложил всем в деревне оставаться. На ферме работать. Тут мы, цирковые, конечно, собрались и оградками, оградками — на станцию. Нам еще фермы не хватало. А деревня там осталась. Вместе с молодоженами. На брачную ночь. И Маргарита. Ей-то коровы не в диковину. Ферма — так ферма. И Альфреда при себе ночевать оставила. На пеньке.

Когда я опять вернулся к манежу, Ипсиланти как раз производил какие-то манипуляции с бумажными цветами и петухом. Или наоборот. Петуха ведь от бумажных цветов иногда и отличить невозможно. Короче, посадил в маленький ящичек петуха с цветами, закрыл, потом открыл — исчезли. Зал аплодирует. Понравилось. Тогда Ипсиланти то же самое проделал с двумя учеными котами, макакой и попугаем. А под конец сорвал с Антошки шляпу, сунул туда же — шляпы как не бывало. Антошка возводил руки к небу, ругался, грозился побить, требовал денег, в общем, творил мизансцену. Разогревал, одним словом, публику.

Наконец, настала очередь большого ящика. Для начала на арену выплыла Сонька. В свете цветных прожекторов перья ее светились форменным нимбом. Сама

Сонька — маленькая, ладная, воздушная какая-то — не ступала даже, а именно плыла.

— София-я-я Савченко! — заорал Вовка-шпрех.

Барабанщик тут же выдал километровую дробь. Ипсиланти медленно открыл крышку. Униформисты, подхватив ящик, понесли по кругу, показывая зрителям, что в нем ничего нет, после чего опять установили в центре манежа. И Сонька, грациозно помахав зрителям рукой, вошла внутрь. Крышка захлопнулась. Для большего впечатления Ипсиланти набросил на ящик что-то вроде черного савана и отступил в сторону. Общий свет погас. Только два прожектора, перебивая друг друга, ерзали по ящику. Барабанщик подавился собственной дробью. Зал затаился. Ипсиланти торжественно застыл, как гипсовый памятник девушки с веслом, но без весла. И, наконец, победно взмахнув рукой, сдернул саван и распахнул ящик. Соньки в нем не было.

Публика многотысячным вдохом, казалось, выкачала из цирка весь воздух. Антошка, изображая на лице ужас, хватался за голову и разводил руками. Потом вытащил на арену за ухо меня. Мне тоже пришлось удивляться и кривляться, изображая высшую степень изумления. Отогнав нас коротким жестом, Ипсиланти поднял руку, и зал опять затих. Барабанщик заново закатил дробь. А в ту секунду, когда иллюзионист распахнул ящик, чтобы вернуть ассистентку миру, оркестр, не удержавшись, так грянул победный марш, что дрессировщик Коля Секвойский потом до утра не мог успокоить своих тигров.

Но Соньки в ящике не было.

IV. Короткое замыкание

Вот и дождь пошел. Странно. А еще говорят, что в раю дождей не бывает. Еще как бывает.

Яблоки заблестели из травы свежевымытыми зрачками. Переполненная дождевая бочка за окном потемнела, отражая мрачное небо, и стала сильно напоминать черный блестящий люк в преисподнюю. Заглянув в него, — отшатнулся, не узнав собственного отражения. Земля, крепко притянутая к небу нитями дождя, болталась, как на стропах парашюта. А дыра в заборе свистела прорехой во времени, остановкой во времени, моей остановкой в маленьком раю, так и не затронутом историей.

— Антракт, — шептал я сам себе. — Антракт.

Это и впрямь был антракт в моем странном спектакле. Спектакле, где не было ни начала, ни конца, ни какого-нибудь понятного порядка действий. Спектакле, в котором, как я думал, мне выпало играть роль странника во времени. В исчезнувшем времени.

— Антракт! — заорал Вовка-шпрех. — Антракт!

Антошка, сообразив, что произошла заминка, надвинул шляпу и попытался отвлечь публику собственными фокусами, глотая шарики и доставая их затем из многочисленных карманов своих широченных штанов. Но публика на него уже не реагировала. Все смотрели на черный ящик, вокруг которого продолжал суетиться Ипсиланти. Он тупо совал голову в ящик, что-то внутри переставлял местами, хлопал крышкой и шептал заклинания. Соньки, однако же, и след простыл.

— Антракт! — продолжал сотрясать воздух Вовка-шпрех, догадавшись, что публику может хватить коллективный удар. — Антракт! По техническим причинам! — И, не выпуская из рук микрофона, выталкивал иллюзиониста с манежа вон. Что было непросто, потому что Ипсиланти прирос к арене, как будто его в нее вбили копром.

Публика, ударенная током небывалого эмоционального напряжения, тоже продолжала сидеть, уставившись в центр арены. Тогда сообразительный электрик Семеныч двинул вниз рукоятку рубильника. Свет начал быстро гаснуть. Зрители ринулись к проходам, давя в темноте друг друга. Билетеры и все прочие сотрудники, включая артистов, получили по внутренним телефонам строгий приказ: всех выпускать, но никого не впускать. В результате чего еще не отошедший от вчерашнего дрессировщик Коля Секвойский чуть было не выпустил из клеток своих тигров. Откуда-то появился отряд милиции особого назначения и перекрыл входы. Из фойе вдруг донесся одинокий истошный вопль: