Судьба офицера. Трилогия

- Женя, успокойся. Признаюсь, меня потрясло известие, что Андрей жив. Я ведь тоже чувствую себя виновным перед ним - хоть и не верилось, что он погиб, но не искал. А ведь мог бы! Да еще при моем положении! А вот поверил, смирился… Давай с тобой вместе тихонько порадуемся, что нашелся он, что жив!

С затаенной надеждой смотрела Евгения Павловна на Кубанова, даже приложила свою ладонь к его руке, лежащей у нее на плече.

- Да, Коля, ты вроде бросаешь мне спасательный круг. Ты не такой уж наивный, чтобы не понять безысходность моего страдания. Пойми, пойми, он все эти годы в одиночестве, сам борется со своим недугом! И никто, ни прекрасный хирург госпиталя, ни знаменитейший ученый Колокольников, ни специалисты Кремлевской больницы не смогли побороть его недуг. Один в страданиях и тоске… Нет, я не могу вообразить его мук… Столько лет, столько лет!

Вдруг Евгения Павловна схватилась за сердце и пошатнулась.

- Галя, быстрее… В аптечке, в прихожей… Там шприц, камфора… или еще что там… Поищи… Скорее!

Было видно, как она теряет сознание. Все повскакивали со своих мест, женщины заохали, мужчины по одному выходили из комнаты.

- Женя, милая, успокойся! - ласково уговаривал Кубанов. - Ведь все уладится… Мы дадим телеграмму Андрею от нас всех. Порадуем его…

Евгения Павловна вдруг встрепенулась, усилием воли овладела собою.

- Нет! Нет! Что ты! Никаких телеграмм! Противопоказано! Потрясения - смертельно опасны! Боже мой! И это - о нем? Двадцать пять лет в таком состоянии? И рядом - профессор Колокольников… До сих пор война? Война… Будь она проклята!

Евгения Павловна теряла сознание. Ее уложили в постель, Галина Сергеевна сделала укол и осталась дежурить, пока не пройдет обморок. Все начали потихоньку расходиться.

- Шеф, и я могу ехать домой? - спросил Эдик.

- Погоди, - озабоченно отозвался Кубанов. - Знаешь, Эдуард, есть идея. Мне завтра нужно в Москву по очень серьезному делу. Потом поеду в этот городок… Как его?

- Зеленбор.

- Понимаешь, я должен сам побывать там! Оленич - мой лучший друг, и я в долгу перед ним. Евгения Павловна права: мы слишком заняты собою. Поезжай, Эдуард, в госпиталь. Я вот журналист, писатель, а до сих пор ничего не написал о тех, кто навечно прикован к госпитальным койкам. Сделай там хорошие снимки. Сфотографируй мне капитана. И бога ради, ни слова ему о нас, его знакомых, о сегодняшних событиях.

- Будет сделано, шеф! За два-три дня управлюсь.

- Нет, ты меня дождись. Обязательно дождись.

Эдик поспешил на электричку, чтобы застать дома отца. Но старый Крыж уже уехал шестичасовым автобусом во Львов.

Устроившись в гостинице, Крыж, не теряя времени, отправился на городское кладбище: ему не терпелось увидеть могилу грозного свидетеля. Неуклюже придерживая под мышкой тощий портфелик, он проходил между могил неторопливо. Лицо его не выражало ни радости, ни озабоченности, и лишь в конце аллеи старых деревьев, где начинались свежие захоронения, оно оживилось. Деревца здесь маленькие, могилки не успевали порасти травой, над ними не было надгробий из камня или тесаных бревен - только фанерные пирамидки со звездочками на шпиле. Крыж читал надписи, а два человека, копавшие яму, с удивлением смотрели на него. Заметив их, Крыж уселся на бугорок, закурил:

- Кому готовите квартиру? - спросил он.

- Покойнику, - ответил мужчина, подпоясанный широким ремнем.

- Ясно, что не живому, а покойнику. Вы при церкви или от коммунхоза работаете?

- Ты что же, приезжий? - спросил второй копатель в соломенной шляпе.

- Командированный. Мастер промкомбината по оградам - Феноген Крыж, - назвав себя, он вдруг испытал неожиданное наслаждение: впервые при людях громко произносит свое имя, и повторил: - Феноген Крыж, сварщик первого класса. Сейчас большой спрос на узорчатую ограду. Денег не жалеют, чтобы отделиться от мертвых. Много умирает в городе?

- Про город не знаем, - ответил человек в соломенной шляпе. - Мы из госпиталя. У нас - мрут.

- Много их в госпитале?

- Много, более трех сотен.

- Может, зайти к вашему начальству? Пусть закажет изгороди сразу на всех жильцов? На массовый заказ - скидка.

- Мрачные у тебя шутки, - сказал более словоохотливый рабочий в соломенной шляпе.

- А что тут такого? Все помрут. А у меня железа много - хватит на всех.

- Вроде инвалиды тебе стали поперек горла. - Второй рабочий подозрительно глянул на мастера могильных изгородей и туже затянул кожаный пояс.

- Кому нужны инвалиды? Помеха, лишние расходы государству.

- Видно, ты не воевал, если так относишься к солдатской судьбе.

- Хлебнул и я солдатской баланды. Бог свидетель: был в партизанах. Видишь, метка на обличье?

- Злой ты слишком для партизана. Еще и имя божье поминаешь как напарника по выпивке… Всех помнят, над каждой могилкой надпись имеется. Зря ты так. Может, у вас в области порядки другие, а у нас…

- У вас, у вас! - передразнил рабочего Феноген. - Вот был здесь у меня знакомый командир, помер еще в сорок четвертом, а вот не найду его фамилии. Порядки!

- Как звать?

- Был такой - Оленич, старший лейтенант. Был и нет. И следа не осталось.

- Не старший лейтенант, а капитан, - поправил человек в шляпе. - Он покуда жив, твой друг, поэтому и могилки не имеется.

- Как - жив? - подскочил Феноген. - Может, другой Оленич?

- Андреем Петровичем нашего зовут, - торжествующе-язвительно перебил второй рабочий, постучав лопатой о камень, отбивая глину.

- А может, дошел слух о том, что капитана снова свалил приступ? - проговорил рабочий в поясе. - Так он очнулся. Вот Стефан подтвердит.

- Могу подтвердить, - любопытно посмотрев на Феногена, ответил Стефан, вытаскивая из безрукавки длинную трубку и раскуривая ее от зажигалки. - Каждый раз думаем, что он уже покойник, но врачи вытаскивают его чуть ли не из могилы.

- Надо глубже копать, - процедил сквозь зубы Феноген и пошел, уже не оглядываясь.

- Погоди, - проговорил Стефан, не вынимая трубки изо рта, и вылез из ямы. Когда Феноген остановился, негромко спросил: - Ты вообще из-за решеток приехал сюда или в поисках могилы Оленича?

- А ты кто таков будешь?

- Может быть, тот, кто тебе нужен.

- Я ищу тех, кто мне не нужен.

- Ты ищешь, а я хороню.

Оба засмеялись и разошлись в разные стороны.

7

Для Людмилы Михайловны день начался непонятным душевным беспокойством. Проверяя выполнение процедур и раздачу лекарств, она торопилась и сама замечала, что порой теряет привычную четкость и сноровистость в работе. Вдруг поняла, что ей хочется скорее попасть в четырнадцатую палату, узнать, как чувствует себя Андрей. Видеть его стало ее душевной потребностью Наверное, поэтому она всегда около него. Если у Андрея осложнения - Люда приходит и ему легчает, если у нее самой неприятности - она бежит к нему, попадает под его гипнотическое влияние и к ней приходит равновесие. Она не может объяснить своего отношения, не умеет определить чувства, влекущие ее к нему, но ясно только одно - без него ей почти всегда тяжко.

Люде было двенадцать лет, когда впервые увидела Андрея. В сорок четвертом году она вместе с братом Гордеем приехала в Зеленбор, куда был переведен военный госпиталь. Городок лишь два дня назад был освобожден от оккупантов: еще слышалась в горах артиллерийская канонада, и вражеские самолеты прилетали и бомбили городок, еще пахло гарью на улицах, а над железнодорожной станцией высоко вздымался черный смерч дыма - горела нефть.

Грузовые машины и подводы, нагруженные госпитальным имуществом, оборудованием, трофейные автобусы с обслуживающим персоналом остановились у четырехэтажного здания из красного жженого кирпича. У парадного подъезда и во дворе, выложенном белым песчаником, в старом вишневом саду - повсюду лежали раненые, и их все время подвозили из медсанбатов и полевых госпиталей. А девать некуда: все помещения в этом огромном Доме разгромлены и разграблены, мебель разбита, почти все окна выбиты. Во многих комнатах сжигали бумаги - стены закопчены, пепел лежал кучами. Еще удивительно, что само здание не сгорело.