Ведьмы цвета мака

— Тебе куда?

— Строгино. Улица Исаковского, дом 10 дробь 2.

Иван моча вёз её мимо московских домов, московской жизни.

Марина сидела, отвернувшись к окну, и её нервы стали будто стеклянными, тронь их чуть сильнее, и они разобьются, рассыплются в прах. Иван открыл дверь и подал руку.

— Я с тобой.

— Нет.

— Да.

Они поднялись на второй этаж, в подъезде вместо запаха кошек стояла колом вонь хлорки, и от этого Марину начало тошнить. На третьей ступеньке лежал пластмассовый смятый стакан, один из боков был прожжён сигаретой. Марина подняла его и посмотрела в дыру.

— Что ты всякую гадость собираешь. Брось, — приказал Иван. Марина, ничего не ответив, взглянула на него. Такими глазами на него смотрела жена, когда ей сказали о том, что их дочь глуха. Иван привлёк Марину к себе, какая она маленькая и хрупкая! Ему сделалось страшно, он прижал её ещё сильнее, чтобы спрятать от всего мира. Марина дёрнулась и пошла по ступенькам вверх.

Она позвонила в дверь, опять никто не ответил. Она снова подняла руку, медленно поднесла к звонку, рука дрожала. Стена была серая и ребристая, а дверь тяжёлая и неприветливая, она позвонила ещё раз.

Марина остервенело жала на звонок, мама не отзывалась, тогда Марина кинулась в сторону и с разбегу бросилась на дверь, к ней подбежал Иван и схватил её. Маринино тело билось мелкой, холодной дрожью. Он рванул её сумку и вытащил ключи, быстро открыл дверь, ринулся в квартиру.

Воздух был тяжёлый от запаха, который жёг нос, по стенам расползались тени, где-то под потолком зловеще жужжала муха. Иван взметнул рукой и схватил её, поднёс к уху, та тихо сказала:

— Уведи Марину. А сам иди в комнату.

Иван метнулся к входной двери, Марины там не было, он вбежал в другую комнату, она стояла и смотрела на мать. В комнате нестерпимо воняло тухлятиной.

Вера Петровна сидела в высоком кресле и наблюдала за чёрными человечками, бегающими по траве, её глаза стекленели на солнце, венка на виске, такая же, как у Марины, не билась. Иван попытался закрыть глаза, веки застыли и не поддались. За спиной послышался шум — Марина упала в обморок.

В лаборатории, в которой Иван нёс ответственность за противопожарную безопасность, случился пожар — одна из сотрудниц серьёзно пострадала. Кто-то забыл выключить масляную баню, и масло так разогрелось, что начало гореть. Старший научный сотрудник Нина Васильевна Щёголева притащила из других комнат три пятидесятикилограммовые торбы с песком, чтобы засыпать пламя. Когда двое дюжим мужчин — грузчик из ресторана и Иван — пытались отнести обратно одну из них, они использовали весь запас непристойных выражений — торба была длинная, узкая, с острыми ручками, которые впивались в кожу.

— Как же ты, Нина, их дотащила?

— Испугалась. Звонила директор, сказала, что сейчас приедет комиссия в полном составе.

— Вот клопы, будут всю ночь кровь сосать.

— Я останусь?

— Иди, ты и так устала. Может, Максиму позвонить, чтобы тебя встретил? Поздно уже.

— Нет, у него сегодня вечерняя смена. Давай я тебя подожду?

— Как он?

— Да никак. Институт закончил, а что дальше, неизвестно. Каждый год их выпускают по нескольку десятков человек, предлагают идти работать на фабрики. А ему это не интересно, он сразу хочет платье жене президента шить. Чаю хочешь?

— Нет. У моей девушки своё ателье. — Иван дотронулся до лепестка лилии, он был на удивление холодный, гладкий и немного ворчливый, словно обижался, что его забыли.

— Красивая?

— Что? — сказал Иван, подняв на Нину забывшиеся, неповоротливые глаза.

— Покажи работы Максима, — попросила Нина Васильевна и погладила его по запястью, но Иван остановил её руку. Женщина посмотрела на него воспалёнными, вылинявшими глазами. Ивану показалось, что она похожа на большую некормленую обезьяну, которая до смертельной тоски устала развлекать людей собственной непривлекательностью.

— Не сейчас. Да к тому же у неё ателье маленькое и жене президента они не шьют. — Иван взял лейку.

— А-а-а, ладно, я пойду, спина болит. — Нина быстро вышла из комнаты.

— Спасибо, Нина.

— Не за что, — донёсся из коридора её голос.

Через час приехала серьёзная комиссия, чтобы провести расследование, — лица надменные, голоса жидкие, к себе не располагающие, люди другие, а повадки те же, что и в советское время. Обнаружили, что во всём здании института не работают аварийные души на случай пожара, чтобы загоревшийся человек мог встать под струю воды. Начались бесконечные вопросы и проверки по технике безопасности, и старший научный сотрудник Иван Владимирович Петров должен был допоздна объясняться с серьёзной комиссией, те важно качали головами, закатывали глаза и с азартом посматривали на мармеладные дольки и ржаной хлеб.

Наконец Иван развязал пакет и начал медленно, буксуя в словах, говорить:

— Потому что в стране науки нет! Спорта тоже нет! И искусства нет! Они существуют отдельно от страны, и страна не имеет ни малейшего желания заботиться о них, то есть о нас. Вы уж извините за неуместный пафос! Ещё вопросы есть? Нет. Отлично. Сегодня умерла мама моей невесты, а я тут с вами время зря трачу. Чайник на столе, лимонные дольки нужно класть прямо на чёрный хлеб и тщательно пережёвывать. Всего доброго!

Иван долго звонил, потом начал стучать, Марина не открывала. Отовсюду послышались возмущённые голоса соседей, грозящие вызвать милицию, казалось, они сочились сквозь стены, через швы кафеля, через биение света. Иван не выдержал и побежал вниз, больше всего в жизни он боялся навязываться.

Всё вдруг стихло. Обвал тишины, в комнату ворвалось одиночество, оно начало давить на уши, разрывать всё внутри. Марина согнулась и начала истошно выть, крик и обвинения, так и не сорвавшиеся с губ, вырывались в зверином вопле — её грёбаная жизнь накрыта стеклянным колпаком, из-под которого не вылезти, который так и не даст кому-то рассказать о себе, рассказать по-настоящему, со слезами и болью. Враньё! Всё враньё! Жизнь враньё! Она частенько жалуется. Ну и что! Всё равно никто не слышит.

Кап-кап, с потолка кухни капала вода, била копытами об алюминиевое дно. Марина вылила наполнившееся ведро и долго смотрела, как плавают на дне песчинки. От брызг пол был мокрый и скользкий. Она выбежала из кухни, через полчаса её лицо было ярко накрашено, она надела нарядный костюм и новые колготки.

Иван спал в своём такси и не увидел, как женщина вышла из подъезда, как пошла вдоль тротуара, как скрылась в ночном городе.

Марина стояла посреди улицы — на неё лился лунный свет, смотрели любопытные звёзды. Одна звезда спустилась и села прямо на её плечо, Марина улыбнулась и пошла дальше.

Пять часов утра. Внизу течёт река, а всё остальное замерло в голубой мгле, только одна вода живёт и сопротивляется ночному волшебству. В ней горят искры погребённых желаний, остывают млечные пути человеческих судеб, она холодная и неверная, полная таинственных предчувствий и обещаний. А на другом берегу стоят три одинаковых здания, только разного цвета.

— Три поросёнка! — воскликнула Марина.

Где-то вдали мерещится огромная статуя Петра или Колумба или просто ночного призрака, никуда не спешащего. Парус его корабля давно поник, а сердце потухло.

— А вот и старый, потрёпанный волк!

Марина поднялась по Каменному мосту, немножко задохнулась. Посмотрела на древние стены Кремля, такого прекрасного и радостного, как смех зари. Она оперлась на гранитный бортик и замерла. В лучах фонаря на камне парапета виднелась надпись: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною», а рядом был нарисован лохматый старик, сидящий на облаках, который огромным циркулем прочертил круг. В кругу стояли праведники, а за его пределом метались грешники, которых хватали огромные черти и складывали в авоськи, так что руки и ноги вылезали из дыр и пытались зацепиться и вырваться наружу.