Судьба. Книга 3

— Мы с Елханом всего один раз встречались, — говорил Черкез-ишан, расставляя чайники, — но он мне понравился: остроумный и мужественный человек, один против шестерых выступить не побоялся. Я бы на такое не рискнул. — И Черкез-ишан дружески улыбнулся Берды.

Берды ответил улыбкой — ему тоже нравился этот весёлый, симпатичный, гостеприимный ишан, совсем не похожий на других ишанов.

— Мы не задержали тебя, ишан-ага? — спросил Клычли. — Может, ты собирался куда-нибудь идти?

— Успеется! — свеликодушничал Черкез-ишан.

— Мы к тебе не надолго. Вот этот парень… э-э-э… Елхан, — он из Хивы прибыл. Товар у него есть, шкурки.

— Всё-таки решил заняться торговлей? — память у Черкез-ишана была хорошая. — Доброе дело. Сейчас все самостоятельные люди торгуют. Что же он хочет в обмен на свой товар?

— Ему нужна нефть — Джунаид-хан в горючем нуждается. И ещё масло, которое в вагонные буксы заливают.

— Разве у Джунаида паровозы появились? — изумился Черкез-ишан.

— Кто его там знает, — пожал плечами Клычли. — Может, паровозы, может, какие другие машины.

— Что ж, — сказал Черкез-ишан, что-то прикинув в уме, — постараемся для хорошего человека. Приходите… ну, скажем, в среду приходите в чайхану «Елбарслы». Устраивает вас такой срок?

Клычли глянул на Берды. Берды согласно кивнул: устраивает.

— Тогда — договорились! К среде я постараюсь разузнать всё, что вас интересует.

— Тогда и мы тебя больше задерживать не станем, — Клычли поднялся. — У тебя свои дела, у нас — свои. Будь здоров!

— А то — посидите! Плов сготовлю сейчас.

— Нет уж, мы пойдём.

Обрадованный Черкез-ишан проводил гостей аж до самого поворота улицы и распрощался, ещё раз заверив их, что непременно сделает всё для своих лучших друзей, какими он считает Клычли и Елхана. Посвистывая, он вернулся домой и позвал:

— Узукджемал, покажись, луноликая! Гости уже ушли, не бойся!

Ответом ему была тишина.

Посмеиваясь над робостью Узук, Черкез-ишан прошёл во внутреннюю комнату и остановился, поражённый — Узук не было и там. Ещё не веря страшной догадке, он выбежал наружу, заглянул во все надворные строения, вышел на улицу. Узук исчезла.

Лев то, или львица — всё равно лев

Они сидели на топчане под сенью старого, но ещё могучего, полного жизненных соков дерева.

Был тот час между уходящим днём и наступающей ночью, когда возвращаются с выпасов блеющие и мычащие стада, тянет горьковато-сладким дымком саксаула от очагов. На широком, как площадь, дворе, обнесённом добротным дувалом, высились составленные в пирамиды винтовки, группами в несколько человек сидели в ожидании ужина немногословные джигиты. Женщины сновали между булькающими котлами проворно, но без излишней торопливости.

Чем-то прекрасным и неуловимо печальным полнился пламенеющий закат. Его краски то тускнели, то разгорались снова, какие-то смутные тени скользили по розовому накату неба и прятались в ватных хлопьях облачков, представляющихся клочками чего-то недавно целого, ныне безжалостно растерзанного и беспорядочно разбросанного по небу. Казалось, там, в глубоких безднах пространства, идёт молчаливая и жуткая в своём неестественном молчании беспощадная, смертельная борьба света и тьмы.

Они сидели на топчане — Байрамклыч-хан и Галя. Он, широкоплечий, налитый спокойной силой своих сорока лет, смуглолицый и чернобородый, сидел неподвижно, глядя тёмными, сумрачными глазами в неведомое. Иногда он вскидывал их на жену, и было во взгляде столько сдерживаемой нежности и ещё чего-то такого, перед чем бессилен язык и от чего у человека, случайно перехватившего такой взгляд, сладко, тревожно и больно замирает сердце, прикоснувшееся к чужой сокровенной тайне.

Галя была почти вдвое моложе мужа. Тоненькая, как камышинка, с большими голубовато-серыми глазами, румянцем во всю щёку и буйной шапкой белокурых волос, собранных в тяжёлую корону кос, она останавливала внимание той неяркой, но удивительно светлой красотой, какой бывает красива любимая и любящая женщина, — владычица всей вселенной.

Вошедший с улицы джигит приблизился к топчану и негромко сообщил, что незнакомый всадник спрашивает Байрамклыч-хана.

— Пусть войдёт, — кивнул Байрамклыч-хан, незаметным движением расстёгивая коробку маузера, И радостно привстал навстречу улыбающемуся Берды.

Они крепко, по-братски обнялись, Байрамклыч-хан задержал на мгновение объятие, и Берды, поняв скрытый смысл этого, вместе с радостью почувствовал глубокое удовлетворение тем, что не ошибся, горячо споря с Сергеем: Байрамклыч-хану было чуждо предательство.

— Какими судьбами попал сюда, Берды?

— Ай, хан-ага, я в этих местах не один раз бывал!

— Вот уж никогда не думал, что встречу тебя в Туркмен-Кала.

— Это потому, что я последнее время немножко в других местах ходил.

— Хорошо, что ты догадался заглянуть и сюда.

— Да вот, выбрал свободную минутку.

— Молодец, не забыл.

Им обоим хотелось поговорить о другом, более значительном и волнующем, но оба понимали, что такой разговор сейчас неуместен, и говорили о пустяках.

На улице послышался шум, во двор вбежал дозорный.

— Эзиз-хан идёт!

— Быстро на коней! — скомандовал Байрамклыч-хан, помогая подняться жене.

Но это был не Эзиз-хан. Два отряда примерно равной численности остановились за аулом на некотором расстоянии друг от друга. Два предводителя съехались на середине этого расстояния.

— Что ты ищешь здесь, Абды-хан? — спросил Байрамклыч-хан.

— Я ищу тебя, — ответил Абды-хан.

— Ты нашёл меня — что скажешь?

— Я пришёл к тебе со словом просьбы.

— Скажи это слово и уходи.

— Уйти не могу.

— Что этому причиной?

— Эзиз-хан.

— Вот как?

— Да. Он хотел убить меня, но я успел убежать со своими джигитами.

— За что же Эзиз-хан разгневался на своего ближайшего помощника?

— Он обвинил меня в том, что я был в сговоре с тобой, что ты предложил мне действовать против Эзиз-хана сообща, и я будто бы согласился на это. Не знаю, какой мерзавец так ему доложил, но он рассвирепел, как раненый кабан.

— Да, это, действительно, был мерзавец… Впрочем, неважно. Что хочешь ты от меня, Абды-хан?

— Мне некуда идти. Я хочу присоединиться к тебе со своими джигитами. Примешь?

— Нет. Слишком разными дорогами мы идём, чтобы быть вместе.

— Разве мы — враги? Разве я питаюсь иным хлебом, чем ты?

— Одну воду пьют и корова и змея, но одна даёт молоко, другая — ад.

— Ты мне не веришь, Байрамклыч-хан?

— Я тебе не верю, Абды-хан. Я слишком хорошо знаю тебя, чтобы поверить.

— Не пожалеешь?

— Мне приходится жалеть о многом, но об этом — не пожалею. На языке твоём — мёд, но глаза твои смотрят в спину, Абды-хан. Я читаю мысли твои между слов, хотя ты и пытаешься облечь их в парчу обмана.

— Ты ясновидец?

Нет. Просто я знаю ту породу людей, к которой принадлежишь ты. Собака, которая собирается укусить, зубы не скалит. А теперь уходи и не ищи больше встреча со мной — для одного из нас она может оказаться последней.

— Я запомню твои слова, — сказал Абды-хан, поворачивая коня.

— Этим ты продлишь свои дни, — кивнул Байрамклыч-хан.

Отряд остановился у колодца «Тутли». После некоторого размышления Байрамклыч-хан решил вернуть своих джигитов в аул. Когда некоторые запротестовали, ссылаясь на то, что поблизости бродит Абды-хан, Байрамклыч-хан сказал:

— Абды-хан труслив. Зная, что у нас с ним равные силы, он не отважится напасть. Тем более он не станет искать нас ночью. Вы поезжайте, поужинайте, чтобы на пропало хозяйское угощение. Поутру запаситесь сеном а ячменём для коней и постарайтесь прибыть сюда до полудня. Старшим будет Сапарли.

Джигиты уехали.

— Ты в самом деле не опрометчиво ли поступил? — усомнился Берды, когда они остались втроём. — А если Абды-хан недалеко от аула и узнает, что джигиты вернулись?