Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Но если подумать как следует, то правда каждому человеку не во вред. Коли по правде люди жили бы, то никто бы друг друга не грабил. Никто не отнял бы у Якова кровных пятнадцати рублей, не заставил идти в зимогоры. А теперь приходится.

Опять же — своей волей в тюрьму никто не полезет. А эти и тюрьмы не боятся. Их, по всему видно, на Руси не один десяток, не одна сотня…

Ленин. Кто такой? Почему за многие версты о нем слышно? Ничего в толк не возьмешь…

Между тем Пантя накинул на плечи свой потрепанный армяк, бросил за спину котомку и, обняв старуху, сел по обычаю на табуретку.

— Ну, спасибо, Степаиыч… Пожелай с легкой руки удачи нам, бедолагам. Будь здоров.

Они отошли от избы уже на десяток шагов, а в ушах все еще звучал прощальный скрип двери.

— Добудем на Ухте деньги — сразу назад, — пробурчал Яков, чтобы отделаться от тоскливых мыслей. — Там не приказчики, сам Никит-Паш… Может, и не обидит?

Пантя сбоку поглядел на друга, ничего не ответил. На выезде их подобрала попутная подвода. Уселись в телегу, закурили, и только тут Пантя проговорился:

— Ты как хочешь, а я к Никит-Пашу не пойду. Ну его к дьяволу! Уж если потеть, так не за честное купеческое слово, а за земскую расценку. От Половников пойду…

Яков выбил трубку о наклеску телеги, засопел:

— Как хочешь… Я к Никит-Пашу двинусь.

— Гляди, тебе видней, — так же безучастно согласился Пантя.

Каждый был прав по-своему, и каждый боялся прогадать.

Уже на выезде из деревни Пантя оглянулся.

У крайних ворот, сбочь дороги, стояла Агаша и тоскливо смотрела им вслед. Ветер трепал ее юбку, шевелил белые завитки около ушей. Когда Пантя обернулся, она торопливо и жалко махнула ему рукой. И в этом стыдливом движении Пантя почуял и девичью преданность, и страх перед упрямым братом, и обещание ждать.

«Бирюк Яшка! — подумал он, провожая Агафью глазами. — Не брат он, а лесной сыч! Разве такого уломаешь?.»

Телега мягко катилась по пыльной дороге. Лошадь пофыркивала на подъемах, лениво трусила под гору. Мужик-возница, спешивший в Усть-Вымь, настороженно поглядывал на небо, ожидая дождя. Но тучи, сгрудившиеся над лесом, относило ветром, и за подводой по-прежнему клубилась пыль.

— На Ухту, стало быть? — спросил мужик Пантю. — А наши парни притормозились. Слух вышел, будто Никит-Паш оттудова, от самой Ухты, норовит рубку завернуть. Далеко больно…

Пантя покосился на Якова:

— Я то и говорил: надрызгаются, перебьют посуду — на том и разойдутся. Не первый раз. Деньги приманивают, а потная рубаха отваживает… Знамо, от Половников нам способней.

Яков ничего не ответил.

В Усть-Выме друзья расстались. Батайкин пристал к артели, собиравшейся в Половники, к Парадысскому, а Яков устроился на пароход и уже на вторые сутки подъезжал к устью речки Весляны, выше которого пароходы не поднимались.

Деревня Весляна представляла необычную картину. Кривые улочки были запружены пришлым народом, подводами, толпами пьяных. На берегу грудились наскоро сколоченные из горбыля и теса лабазы и сараи. Здесь же, у воды, артель плотников торопливо смолила лодки. Горели дымные, хвостатые костры, воняло пенькой и сапожным варом. Казалось, вся деревня Весляна собралась в путь. Два скороспелых трактира и летняя харчевня, открытые каким-то сметливым мужиком, едва успевали пропускать поток жаждущих.

Яков постоял на берегу, пригляделся к народу и направился в харчевню перекусить.

Под закопченным потолком дымно. За длинными столами говор и брань. Теснота. На пятак дают чашку жирных щей и ломоть ячменного хлеба. Водка — отдельно. Пей сколько хочешь, были бы деньги.

Пришлось протиснуться в самый угол — ближе места не предвиделось. Яков подождал, пока освободится табуретка, снял шапку, присел к столу.

Здесь, в углу, было спокойнее. Рядом с Яковом сидели двое приезжих, по виду из небогатых купцов, и негромко, сосредоточенно спорили. По другую сторону стола обедал третий, тоже приезжий человек, в охотничьей куртке, с болезненным, испитым лицом и темно-русой жидкой бородкой. Он лениво хлебал щи, изредка бросая внимательный взгляд на купцов, чему-то усмехался.

Яков тоже принялся за еду, внимательно прислушиваясь к спору соседей. Дело не могло не заинтересовать его, так как прямо касалось Ухты и козловской дороги. Один из купцов, сухонький и вертлявый, с тонким голосом скопца, доказывал, что следовало бы немедленно ликвидировать заявки на нефтеносные земли по ухтинскому берегу, упомянув несколько раз о какой-то газете, упрекавшей промышленников в авантюризме. Его сосед, рыжий мордастый детина и, как видно, компаньон, лениво отмахивался от назойливого партнера, сосредоточенно обгладывая лошадиными зубами хрящеватую косточку.

— Враки! — бросал он время от времени, улучив подходящую паузу в скороговорке соседа. — Вр-раки!

— Да как же ты можешь? — настаивал партнер. — Как ты можешь этакое ронять, коли в официальном виде пропечатано, а?

— Официальные вр-раки! — неумолимо басил тот.

Сосед потерянно разводил руками, часто моргал и снова

бросался в словесное наступление. Наконец противнику, кажется, наскучила его атака, он бросил кость в пустую миску и встал.

— Хватит! — рыкнул. — Ты можешь верить печатному слову, сколько хочешь, а я, брат, старый воробей, меня не проведут. Пошли!

Тут-то в разговор вмешался третий — бородатый человек в охотничьей куртке.

— Не верь данайцам, дары приносящим. А между прочим, на этот раз газета права! — заметил он безразличным тоном и принялся набивать огромную трубку с головой Мефистофеля.

Спорщики насторожились. Яков отложил ложку в сторону, для видимости подбирал краюхой хлебные крошки.

— Газета права, потому что в действительности на Ухте никакой нефти нет. Есть хорошо организованная авантюра! — продолжал человек. — Сам губернатор, его сиятельство граф Хвостов, лично удостоверился в бесплодии края, и в скором времени вся эта недостойная комедия будет предана забвению.

— Его сиятельство? — все еще не доверяя, переспросил бас.

— Собственной персоной, в сопровождении губернских властей, — последовал беспечный ответ, и человек неторопливо зажег спичку. Огонек прильнул к золотистой табачной стружке и вдруг, рванувшись вверх, красно осветил две глубокие морщины на лбу незнакомца.

— А вы оттуда? — спросил вертлявый скопец.

— Как видите. Тоже пострадал. Теперь буду умнее…

— И… сколько вы на этом потеряли? — спросил недоверчивый бас.

Трубка натужно запыхтела, лицо собеседника потонуло в облаке дыма.

— Однако вас нельзя упрекнуть… э-э… в излишней деликатности… Двадцать четыре тысячи в трубу! С вас достаточно?

— При вашем спокойствии… не сказал бы, — заметил рыжий.

— Я испытываю невыразимое наслаждение, подсчитывая убытки моих конкурентов, — усмехнулась трубка и снова запыхтела, исходя удушливым дымом. — Знаете, во сколько обошлась Ухта господину Гансбергу?

— А он тоже?

Человек с трубкой мелко, скрипуче засмеялся, и в ту же минуту оба собеседника исчезли. Яков настороженно оглянулся, почему-то испугавшись пустых табуретов.

Харчевня по-прежнему колыхалась от сдержанного гула, а рядом, совсем близко, дьявольски едко посмеивался человек.

— Дур-раки! — наконец заключил он.

— А как же дорога? Слышь, милой, с дорогой как будет? — не сдержавшись, спросил Яков. Его не на шутку встревожил весь этот разговор.

— Какая дорога? — словно упырь, изрыгнул тот клуб дыма.

— На Ухту, что Никит-Паш строит…

— А-а, вон про что ты… Дорога, говоришь, как?

Он как-то сразу прояснился перед глазами Якова, отмахнул дым в сторону.

— Ты, значит, к Никит-Пашу правишь?

Яков кивнул.

— А ко мне проводником не пойдешь?

— Куда? — вконец потерялся Яков.

— Х-ха, да на Ухту же! Со мной…

— Дак сам губернатор же… — смешался Яков.

— Губернатор, брат, действительно того… Десять столбов вколотил в Ухту, и, как мне кажется, маловато. Мог бы и больше!