Друзей не выбирают...(СИ)

  - Папа, что это я не могу дозвониться до мамы, хотел её поздравить, а она не поднимает трубку, как-то волнительно - у неё День рождения, а она не досягаема?!

  - Смею заверить, что твоя мама в порядке, почти с самого утра находится под пристальным моим вниманием!

  - Пап, как это понимать, боюсь поверить?

  - Я сам ещё не верю и не могу тебе точно сказать, как дальше у нас будут развиваться отношения...

  - Папа, я что-то не очень понимаю, что ты мне пытаешься втолковать, но это неважно, главное, что вы вместе!

  Дай ей, пожалуйста, трубочку.

  - Не могу, она спит.

  - Так разбуди, я ведь хочу поздравить свою мать с Днём рождения!

  - Сынок, не стоит этого делать, она выпила и, если её поднять, может почувствовать себя очень плохо.

  Я скажу, что ты звонил, хорошо?

  - Хорошо, хорошо, папа, только не обижай маму, она ведь всю жизнь такая одинокая, кроме меня у неё никого нет.

  Галь отключился от сына и тихо произнёс:

  - А я, разве не одинокий, но никто меня не жалеет, а в принципе, зачем нас жалеть, ведь мы можем это изменить.

  Глава 17

  Галь отключил мобильный телефон Веры, а заодно и свой, чтобы звуки вызова не мешали спать женщине, которой он любовался весь сегодняшний день, и хотел продолжить и дальше.

  Занёс в спальню лёгкое плетёное кресло и развалился в нём, уложив ноги на пуфик, заманчиво стоящий возле комода с зеркалом.

  От нечего делать, взял с прикроватной тумбочки блокнот и вчитался в стихи, написанные Верой за последнее время.

  У него создалось такое впечатление, что он незримо явно, а порой тайно присутствует во всех поэтических строках любимой женщины.

  Хоть Галь достаточно хорошо овладел русским языком, но не настолько, чтобы свободно плавать в море поэзии, поэтому часто по многу раз перечитывал одни и те же катрены, стараясь вникнуть в суть порой завуалированных строк.

  Надолго застрял на последнем, может даже вчера написанном стихотворении:

  Памяти река

  В разгаре летний день, а пасмурно на сердце,

  вот-вот и дождь из слёз прольётся по щекам,

  от мыслей о былом мне никуда не деться,

  влечёт меня в него вновь памяти река.

  Не справиться боюсь мне с каверзным теченьем,

  о скалы разобьюсь, зайдя за поворот,

  как надоело жить с тоской и отреченьем,

  искать и отвергать через стремнину брод.

  Я многое смогла, но надо научиться,

  прощения просить, повинного простить...

  С годами не смогла к нему стать безразличной,

  так может дверь открыть и в душу вновь впустить...

  Он несколько раз прочитал последние две строки и тяжело вздохнул.

  Будто бы услышав его вздох, с кровати с закрытыми глазами поднялась Вера и, шаркая по полу босыми ногами, проследовала в сторону туалета. Он внимательно проследил за женщиной, представшей перед ним в одних трусиках, которая, не видя ничего вокруг, прошествовала к унитазу, а, вернувшись, вновь упала на кровать и, закрывшись с головой простынёй тут же затихла.

  Галь даже не заметил, как дрёма навалилась на него, и он забылся глубоким сном, не смотря, на неудобное для этого место. Блокнот так и остался лежать на груди, открытый на последнем стихотворении.

  Из сна его вывел звонкий голос Веры - от неожиданности он вздрогнул и резко присел в кресле, при этом, блокнот сполз с груди и со стуком упал на пол.

  - Галь, что ты тут делаешь, как оказался в моей спальне, как я попала домой, почему ты без спроса взял мой блокнот?

  От потока вопросов можно было захлебнуться, но Галь в ответ только улыбался.

  - Ты чему радуешься?

  Галь продолжал с улыбкой смотреть на разгневанную, смущённую и мало ещё что соображающую женщину.