В году тринадцать месяцев

— Я живу в противоположном конце. Я не знаю, куда вы меня ведете.

— Мы никуда… Мы здесь живем, — сказала Светка Пономарева. — Я вот в этом доме. Хотите, я сейчас вам принесу? Вы «Анкеты» собираете? — Ее наконец услышали, она торопливо принялась объяснять: — Там такие вопросы на каждой странице: «Твое хобби? Что ты больше всего ценишь в девушке? Что бы ты сделал, если бы нашел миллион?»

— Да, да, — сказал В. Г. Дресвянников. — И «Анкеты» тоже. Все разновидности альбомов, какие есть.

Он взял Светку за пуговицу пальто, покрутил. И у нее снял «пылинку-пушинку» с груди. У Маржалеты была воображаемая, а у Светки в самом деле он нашел на пальто пушинку. Светка хотела еще что-то спросить, но когда В. Г. Дресвянников взялся за пуговицу, она осеклась, а когда он ловил прилипшую к жатой ткани пушинку, она стояла замерев, не шевелясь, потеряв всякую способность разговаривать.

Светка Пономарева жила в доме, где был магазин «Электроника», прямо над магазином, на шестом этаже. Она убежала за тетрадкой, радуясь тому, что может оказать услугу такому интересному, ласковому человеку. Найдя тетрадку, она выглянула в окно. Внизу остались только Лялька Киселева и В. Г. Дресвянников. Они прогуливались вдоль стеклянной стены магазина.

За стеклом вплотную к улице стояли низенькие столики, кресла, между ними — кадки с пальмами. В креслах сидели покупатели, читая проспекты или отдыхая. Это был единственный в городе магазин, в котором наружные стекла не использовались для рекламы товаров. В глубине между зеркальными колоннами стояли медленно вращающиеся стеклянные шкафы, где на стеклянных полочках стояли транзисторы, электронно-счетные машинки, маленькие телевизоры. Вращающиеся шкафы и товары в них хорошо были видны с улицы.

В. Г. Дресвянников и Лялька ходили по плитам тротуара, поглядывая на проносящиеся по шоссе автомобили, на деревья бульвара по ту сторону шоссе, на снег, лежащий на бульваре, и на пальмы за стеклами магазина.

На асфальтовом шоссе снега уже не было, на тротуаре его тоже растолкли, растоптали. Снег остался только под деревьями, в щелях между плитами да кое-где налип бугорками на плиты, образовав наледи. Когда они подходили к таким скользким местам, В. Г. Дресвянников брал Ляльку под руку, осторожно вел, потом отпускал. Лялька нисколько не смущалась.

— Вы не можете представить, — говорила она, — какие в девятом классе есть еще дети. Фантики собирают.

— Фантики? — спросил В. Г. Дресвянников.

— Да… Нас только несколько человек, которые, можно сказать, переросли школу. Остальные все, понимаете… кантри.

— Кантри?

— Да, сельские. Им бы только побегать по зеленой травке. Некоторые, знаете, совсем дети. Особенно мальчишки. Они такие маленькие. И вообще кантри, в смысле интересов. И альбомчики у нас ведут — кантри. Вы там не найдете ничего интересного. Переписывают друг у друга «люби меня, как я тебя» и вообще всякие песенки. Я никогда не переписывала.

— А ваш альбом? — спросил В. Г. Дресвянников. — Вы мне его покажете? — Он невольно перешел на «вы» с Лялькой Киселевой, потому что она держалась по-взрослому и разговор вела с ним взрослый.

— У меня нету. А почему я вас догнала, да? Они все стеснялись. Пришлось мне вас догнать, хотя я бегать не люблю. — Они дошли до угла и повернули назад. — Вы читали новую повесть Юрия Трифонова?

— Да, — сказал В. Г. Дресвянников. — Городские повести Юрия Трифонова я все читал. Сильная литература.

— А у нас есть такие, которые не читают. У нас, не хочется говорить, но если честно, почти все такие. Их интересуют только детективы, научная фантастика. А «Вокруг Пушкина» вы читали?

— Нет. Я слышал, что есть такая книга, но не читал. Даже не видел.

— Я читала и, естественно, видела. — Она засмеялась. — Хорошо издали, с супером. Мы бы, конечно, сами не достали, с книжками стало так трудно. Мой папа — дирижер. Он работает в нашей опере. Ему принесли…

— Дирижер, — уважительно удивился В. Г. Дресвянников.

— Да, — небрежно ответила Лялька, — ни одного вечера дома, все за пультом и за пультом. Там, в этой книжке… изложен новый взгляд…

Прибежала Светка Пономарева. В. Г. Дресвянников взял тетрадку, начал ее разглядывать, и поскольку Лялька молчала, пришлось Светке поддерживать разговор.

— А вот здесь — пожелание, — сказала она. — Там вопросы и ответы, а здесь пожелание хозяйке тетради Мишка Зуев, комик, написал…

«Что пожелать тебе, не знаю, ты только начинаешь жить. От всей души тебе желаю с хорошим мальчиком дружить».

Лялька посмотрела на В. Г. Дресвянникова. В ее взгляде было: «Я вам говорила, ничего, кроме глупостей, вы тут не найдете».

После Светки Пономаревой ближе всех к «Электронике» (через два дома) жила Алена. Она достала из нижнего ящика «Бом-бом-альбом», не раздеваясь, присела к столу, переписала на отдельный листок стихотворение «Береза». Переписывая, думала: «Вот бы напечатать. Он связан с газетами, отнесет и напечатают. Очень просто. Вот было бы… Утром мать Сережки развернет газету, увидит стихи, увидит портрет знакомой девочки, скажет: «Сережа, это не вашей девочки стихи?» Алена размечталась, потом спохватилась: «Ой, скорей, а то уйдет».

Пробегая под аркой, Алена остановилась: «Ой, Марь-Яну забыла разыскать!» На душе стало смутно. Но тут Алена увидела нацарапанные на темной стене арки слова: «Алена хорошая» и забыла про Марь-Яну. Какой-то дурак в подъезде пишет и здесь нацарапал. Но все-таки приятно. Алена вышла из арки и опять припустилась бегом, но, поравнявшись с магазином «Электроника», опять остановилась, посмотрела сквозь стекла на вращающийся внутри магазина шкаф с красивыми вазами из толстого стекла. Этот шкаф, единственный во всем магазине, подсвечивался снизу голубоватым светом. Вазы, стоящие в нем, не продавались. Под каждой лежала табличка, как в музее, где сообщалось, в каком году какой завод их будет выпускать. Под голубым кувшином в прошлом году лежала табличка с указанием 1974 года. Теперь положили новую.

Алена подошла к девчонкам, к В. Г. Дресвянникову, протянув тетрадь, сказала:

— Вот!

А листочек со стихотворением оставила в руке и тут же скомкала, спрятала в карман пальто. Она не собиралась этого делать, а когда сделала, поняла: наказала себя за невнимательность, за то, что поддалась общей суете… Алена с досадой пнула льдистый бугорок, нахмурилась…

Принесли свои тетради Маржалета, Нинка Лагутина. А девочки из 8 «А», Петрушина и Маташкова, не вернулись.

— К сожалению, я больше ждать не могу, — сказал В. Г. Дресвянников. Он забрал альбомы и ушел.

Девочки постояли, посмотрели ему вслед. Они испытывали легкое разочарование. Произошло что-то странное. Прятали альбомы от родителей, от учителей. Выбирали тайные минуты для того, чтобы полистать, записать новую песню, стишок про любовь. Пришел чужой человек, мужчина, попросил — и они отдали. И еще бежали за ним, чтобы взял. Ну и что — взял. И ушел.

— Посмотрим, что в магазине? — предложила Нинка Лагутина.

Посмотрели на нее, постояли, зашли в магазин. Нинка Лагутина надолго задержалась у прилавка, где продавались термосы. Ляльку Киселеву и Маржалету интересовала посуда: хрусталь, фарфор. Алена остановилась перед витриной с телевизорами. Она думала: «Телевизоры, телевизоры, телезрители — дневники отдать не хотите ли? Хотим, — отвечала она себе, — отдали и так далее…»

Постепенно все собрались около витрины с телевизорами.

— Хорошие чайные сервизы есть, на шесть персон. — сказала Лялька Киселева.

— Тетки, а у меня там — склеенные страницы, — сказала Маржалета.

— Какие? — удивилась Светка Пономарева.

, — Дневник… Расклеит, прочтет! — Она приложила ладонь к щеке и зажмурилась.

— А зачем — склеенные?

— Бэби! — Маржалета даже отвернулась. Таких девчонок, как Светка Пономарева, которые еще не влюблялись, не целовались и не знают, что существуют специальные страницы для записи сердечных тайн, она называла высокомерно «бэби».

В «Бом-бом-альбоме», в «Песеннике» или даже в «Дневнике моей жизни» в двух-трех местах выбирались парные страницы, заполнялись самыми жуткими охами и вздохами и склеивались. Прочесть секрет можно было только разорвав эти страницы в определенном месте, где был нарисован цветочек.