Последний барьер. Путешествие Суфия

— Видишь ли, Шейх сказал, что я могу поехать в Стамбул с ним, и поскольку гробницы дважды оказались закрытыми, то, возможно, просто мне не пришло время посетить их. Поэтому я подумал, что смогу посетить их в другое время.

— Ты ни о чем не думал! Ты не сделал того, что тебе велели, и ты вообще не думал. Я очень пристально наблюдал за тобой в эти последние недели и я вижу, что ты до сих пор пребываешь в мире очарования. Ты хочешь познать Господа, не так ли? Ты хочешь превратиться в Существо, прийти к любви?

— Да, Хамид, хочу.

— Тогда ты должен понять, что ты не можешь прийти к любви через очарование. Ты не можешь понять, что ты пойман своим стремлением к феноменальному или духовному опыту, поэтому ты пошел на зикр и думал, что все было прекрасно, и что твоя миссия была выполнена.

— Но это было прекрасно, Хамид...

— Как бы прекрасно это ни было, но ты не за этим был послан в Конью. Я продолжаю повторять тебе — ты до сих пор не выбрался из мира очарования. Сначала ты должен прийти к познанию себя, а это нельзя сделать только через очарование. Любовь без знания почти что бесполезна. Сначала ты должен приобрести знание, а затем ты придешь, неизбежно, к любви. Если ты попытаешься сделать это обходным путем, то существует очень большая реальная угроза того, что ты вернешься в изначальное состояние. Помнишь ли ты мое предупреждение относительно состояния мира на сегодняшний день? Это ты должен следить за своим миром — также ты несешь ответственность за то, чтобы не вернуться в состояние ниже твоего достоинства. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я был очень смущен. Это правда, что я был очарован зикром и миром Дервишей, но не сам ли Хамид направил меня на этот путь, когда послал на поиски Шейха в Стамбул? Я спросил его об этом.

— Не ты ли сказал мне, — ответил он, — что этот Шейх или кто он там был заявил, что не знает меня?

— Да, — ответил я.

— Тогда получил ли ты ответ на свой вопрос? Я послал тебя к Шейху, чтобы увидеть, найдешь ты его или нет. Я знал, что если ты найдешь его, то ты до сих пор привязан к миру очарования и будешь околдован всем этим. Если бы ты не нашел его, то ты был бы свободен от этого и смог бы идти дальше. Беда в том, что ты все еще не повернулся прямо к Богу. Ты до сих пор используешь свою собственную волю, и в этом состоит вся проблема. Если бы ты повернулся, то тогда ты бы знал, что тебе будет дано все необходимое для исполнения Его воли. Конечно, зикр был прекрасен, великое переживание для тебя. Но какова была первоначальная цель твоего путешествия в Конью? Ты должен был отправиться и выразить свое уважение трем святым. На самом деле произошло следующее: когда ты исполнил зикр с группой Дервишей, ты немедленно попал под влияние своей собственной воли, своего собственного стремления к опыту. Конечно, это была ловушка! Вместо того чтобы остаться в Коньи до тех пор, пока гробницы не откроются тебе, ты был охвачен идеей отправиться в Стамбул с Шейхом потому, что, возможно, тебе позволили бы исполнить с ним зикр еще раз. Это так?

— Но если я получил все, в чем нуждался, то почему ты так сердит, Хамид?

— О, — сказал он, размахивая указательным пальцем у меня перед носом, — и хотя в Сущности все безупречно, здесь, в этом мире это совершенно другое дело. Ты мог бы с легкостью пройти испытание, если бы ты был чувствительным. А так ты потерял время и продолжаешь делать это, что, как я всегда говорю тебе, является единственным настоящим грехом. Все вытекает отсюда.

А теперь ты должен уйти и поучиться немного терпению. Боюсь, что ты не сможешь остаться в этом доме в любом случае. Моя кузина возвращается из своей поездки сегодня, и девушка находится здесь, как ты знаешь. Ты должен просто отправиться в ближайший пансион и ждать там.

— Но, Хамид, — возразил я, — я не могу позволить себе остановиться в пансионе. У меня осталось не очень много денег.

— Тогда попроси прислать, — сказал он. — У тебя остались деньги в Англии или, хотя бы, мебель или что-то. Продай это и оплати свою дорогу. Каждый на этом пути должен обеспечивать себя сам. УЖ не ждешь ли ты, что я буду обеспечивать тебя? Вот тебе адрес пансиона, — он вручил мне клочок бумаги. — Туда можно дойти пешком, но с твоим чемоданом, возможно, будет лучше доехать на автобусе. Попроси прислать денег, отправляйся и жди в пансионе, пока я не пришлю за тобой.

— Сколько денег мне просить? Как долго я останусь в пансионе?

— Я не имею ни малейшего представления, — ответил он. — Я не судья, и это зависит от многого. А теперь, пожалуйста, отправляйся. Мне нужно работать.

Живя в пансионе на Босфоре, ничего не делая, никуда не выходя, даже не читая книг, я начал понимать, насколько мы тотально бессильны в этом мире до тех пор, пока в нас не произойдут реальные изменения. День за днем я вставал рано, выполнял различные практики, которым за последний год обучил меня Хамид, и немного физических упражнений для поддержания формы. Пансион, как и другой дом, был выстроен над самой водой, но моя комната была маленькой хижиной, окно которой выходило в каменный двор, где была прикована цепью к стене огромная восточно-европейская овчарка. Ее никогда не кормили, но когда кто-нибудь стучал в калитку, она выскакивала вперед, насколько позволяла цепь, лая и рыча, и останавливалась лишь на небольшом расстоянии от желавшего войти человека. Потом спускался хозяин и убирал собаку, чтобы гость мог войти. Эта сцена

повторялась по много раз на дню, и хотя ее цепи не хватало до дверей моей комнаты, я должен был пробираться вдоль стены патио, поскольку собака обходилась со мной так же, как и с теми, кто входил с улицы.

После утренних упражнений я шел в большой дом завтракать. Мои деньги пришли из Англии примерно неделю спустя; но тот факт, что у меня теперь есть деньги, которых хватит на достаточно неопределенный период, не улучшил моего настроения. Делать было совершенно нечего, и никто в пансионе не говорил ни по-английски, ни по-французски. Большинство обитателей рано утром отправлялись на работу и возвращались только к ужину, который подавали на веранде. Время ужина было лучшим временем дня, поскольку мы сидели и смотрели на лодки, а когда была хорошая погода, наблюдали, как садилось солнце. Хотя в основном шел дождь, а холодный ветер задувал в оконные щели. День за днем я сидел там и ел то, что мне подавали, без особого интереса. Иногда я подолгу спал из-за острой бесконечной скуки. Я понимал, что это было испытание, но цель его была забыта, и если бы не страх за то, что могло бы произойти, я бросил бы все здесь и сейчас и уехал бы назад в Англию. Хамид находился всего в нескольких минутах ходьбы от меня, но телефон никогда не звонил для меня. Не было никаких писем, сообщений. Абсолютно ничего.

Спустя какое-то время, когда у тебя нет работы, некуда идти и не с кем поговорить, наступает момент, когда ты остро начинаешь понимать свою полную никчемность. Ты мог бы считать, что выполняешь какую-то миссию, или какой-то внутренний голос мог бы говорить тебе, что ты поступаешь правильно, или какое-то предвзятое мнение о том, что это означает, могло бы пытаться помочь тебе. Но когда ты остаешься совершенно один с приказом ждать неопределенное время, ты начинаешь понимать, насколько же мало ты знаешь на самом деле.

В течение нескольких первых дней мой ум напряженно трудился, когда я пытался вновь и вновь вернуться к событиям, приведшим меня к такому положению. Часами я обдумывал один определенный аспект моего путешествия, пытаясь отыскать в нем для себя хоть какой-то смысл. Я пытался выяснить, действительно ли я верил Хамиду, или дурачил себя. Иногда я думал, что на самом деле ненавижу его. Он был такой загадкой и, хотя он и сказал мне, что я должен подчинить свою волю воле Господа, мне казалось, что я пожертвовал свою свободную волю ему, а не Господу. И сейчас я был в ловушке, без собственной воли. Я делал то, что мне говорили, но теперь в моем мозгу возникал вопрос: действительно ли Хамид знал, что он делал? Возможно, он уводит меня в сторону. Я воображал, что на этом пути я смогу разрешить некоторые свои проблемы и научусь жить более легко. Все получилось наоборот. И если до отъезда в Турцию я располагал хоть каким-то спокойствием разума, то сейчас, конечно, у меня не было ничего подобного. И вот я здесь, торчу в центре Стамбула, не зная, что произойдет дальше и пошло ли мне на пользу хоть что-то из того, через что я прошел. Я не знал, сколько мне оставаться в этом пансионе; это могли быть месяцы — возможно, даже годы! И эта перспектива повергала меня в часы и дни, полные отчаяния. Я даже начал подумывать о том, как сведу счеты с жизнью, поскольку ощущал себя все более и более никчемным. Потом я подхватил грипп.