Главное управление

А через считаные минуты я уже сидел за столиком в пивном ресторане и тянул ледяное вожделенное пиво, заедая его колечками кальмаров, запеченных в колючем песочном кляре.

Владела мной тупая усталость и отрешенность, мысли были короткими и редкими, как свиная щетина, и я с огорчением покосился на озарившийся неоновой вспышкой экранчик телефона. Из бездумия моего приятного одиночества меня пытался истребовать некто, наверняка причастный к случившейся накануне беде. Я угадал: звонил спаситель, тезка Шувалов.

– Ну, злодей, отпустили тебя?

– Сказали передать тебе «спасибо».

– Передашь. И не только мне, и не только на словах. Чтобы вечером был дома, подъеду.

– Дело серьезное?

– Нерадостное.

Отложив телефон в сторонку, я пригорюнился.

Да, теперь уж точно достала меня тюряга!

Недаром мне говорил один битый мужик в мою бытность работы в артели на золотом прииске: все зеки, как правило, после второй ходки возвращаются в зону. В лучшем случае – тень этой зоны всегда висит над ними, и только оплошаешь, накроет она тебя неумолимо. Как коршун зазевавшуюся мышь. Видимо, существует некое притяжение тюрьмы. И возвращаются в нее разно – кто по дурости, кто по недоразумению, а кто уже настолько к зоне привык, что дом она ему родной, а воля – так, сон, а во сне чего не начудишь, чтобы проснуться в безопасности, в родной реальности решеток и двухъярусных коек?

Вот и меня, много раз чудом не срывавшегося за опасный край, три раза пребывавшего под следствием, томило предчувствие: как-нибудь, где-нибудь, но не примечу волчьей ямы, сверзнусь в нее… И молил про себя: не дай Бог!

А он взял да как дал!

Однако на Бога грешить нечего. Наши неудачи нами же и выпестованы.

Обидно другое: сейчас излет бесноватых девяностых, уже порастративших былую лихость, но с явными отголосками прошлых криминальных войн, убийств, грабежей и разбоев, которых успеть бы учесть, не то что раскрыть. И на таком бурном фоне общественной жизни мое отступление от норм закона эпизод, в общем-то, серенький. Тем более позавчера, в нашем же районе, в экипаж милицейской машины, пытавшейся задержать нарушителя, тот бросил гранату. И скрылся. А вот мне, голубю мирному, крылышки мигом склеили.

Кто знает, может, гранатометатель этот был обкуренным недоумком и сейчас крестит лоб, недоумевая, как его пронесло легким пухом над милицейской бездной. И может, сидит сейчас в этой же пивнухе, в ус не дует… А вот я – попался, и пощады мне никакой. Не угодил я чем-то высшим управляющим иерархам, загнавшим меня по случаю в непролазную колею.

Хорошо, и в самом деле умысел на теракт не шьют, все-таки прокурора покалечил.

За окном пивнухи – то же куцее разнообразие серых тонов, вялое соревнование их ущербных оттенков. Надо бы посмотреть, что с машиной, ведь стоит, брошенная в злосчастном дворе, того и гляди разграбят. Но на это нет ни сил, ни желания.

Посмотрев на свою физиономию в зеркале милицейского туалета, я понял, что на работу сегодня идти некому, ибо в зеркале показывали ужасы, и лучшее, что можно придумать, – предаться тихому пьянству и размышлениям о грядущей горькой доле. Вернее, как выпутываться из ситуации, чреватой увесистым сроком заточения. Ведь статей – целый букет!

Как ни крути, но длительная побывка в колонии за комфортабельную доставку своего туловища из гостей к дому рисовались мне неотвратимо и убежденно. Как будто из всех дурных предчувствий уже вылепился на тайной кухне судьбы и тут же зачерствел в каменной грозной коросте пудовый кирпич приговора, должный шмякнуться мне на темя. К тому же ясно без подсказок, что срок могут дать по краю, учитывая прокурорский статус пострадавшего.

Я пребывал в унынии, но никак не в смятении и страхе. Мне даже было по-человечески жаль прокурора, но с другой стороны, вряд ли ему было жаль меня, а потому на поддержку с его стороны надеяться не приходилось. Единственный выход: откупиться. Но во что будет оценен ущерб? Все мои ценности: квартира и полиграфическая лавочка в полуподвале у метро. Там у меня ксероксы, обслуживающие потребности залетной публики. Лавочка, открытая на паях с партнером Изиком – бакинским пронырой, пытающим счастье в столице, приносит доход, окупающий мои весьма рядовые потребности, но уж никак не ту взятку, которая покрыла бы отступные следствию и покалеченному законнику. Мир правоохранителей от меня далек, но по слухам, мыслят там финансовыми категориями, далеко превосходящими мои фантазии. И нейтрализовать дензнаками сегодняшний переплет в состоянии разве владелец какой-нибудь нефтяной скважины. Но те, у кого она есть, передвигаются на персональных машинах и ответственности за случившиеся аварии не несут.

Однако несмотря на текущий черный момент, кое-что мне придавало хоть вялого, но оптимизма. Во-первых, основной ценностью бытия я полагал свободу и этой ценностью в настоящий момент обладал. Мой жалкий бизнес, мой старенький автомобиль и моя типовая квартирка, похожая на одну из сот в улье города, рассматривались мной как некоторые базовые достижения, но никак не краеугольные камни бытия. Во-вторых, у меня был паспорт с действующей американской визой, и уже завтра я мог прибыть в город Нью-Йорк к постоянно проживающей там маме.

В Америку меня никогда не тянуло, но если уж выбора не будет, помучаюсь на чужбине, тем более муки такого рода с точки зрения обитателя исправительной колонии увиделись бы верхом блаженства. А как отмаюсь по верхней планке возможного приговора, так и вернусь. Хотя тут не загадаешь, не один годик придется провести в чужедальних пампасах. Наконец – в-третьих. Мой закадычный дружок Юра Шувалов, светлая голова, что-нибудь да придумает. Парень он из среды деревенской, родители его и до сей поры живут в подмосковном селе, а в столицу еще ребенком его забрала на воспитание и иждивение бездетная родная тетка, уговорившая сестру приютить мальчишку в городе. Да и что ему могла дать спивающаяся, с каждым годом пустеющая и в те давние времена деревня?

Недавно тетка отошла в мир иной, и Юрке досталась ее квартира, где он жил, как и я, в условиях холостяцкой вольницы.

Юрка донельзя ушлый и прожженный тип. И несмотря на то, что милиционер – авантюрист и та еще пройда! Помню, еще в сопливые школьные времена то и дело втягивал он меня в мелкие, но отчаянные аферы: то в троллейбусах сдачу с платы за проезд собирали – мол, граждане, всю мелочь давайте сюда, мы в кассу гривенник по ошибке зарядили… Ну, с троллейбуса на троллейбус, а по трешке за вечер набирали. Для двух третьеклассников – богатство! В классе четвертом продавали поддельные билеты в парк культуры «Сокольники», в пятом – меняли у иностранцев пионерские значки на жвачку и импортные сигареты. Я, собственно, составлял другу компанию, не более того. Нажива меня не интересовала, мошенничество откровенно тяготило, но как не поддаться пламенным убеждениям моего неутомимого в поисках приключений товарища? Натуры, без сомнения, преступной. С другой стороны, бытует утверждение, будто преступник и полицейский – две стороны одной медали. Наверное, так. Вот и занесло прирожденного афериста на службу в милицию. Окончил он престижный юрфак МГУ, но никаких могущественных связей для устройства на теплое местечко к поре распределения не обрел, а потому подался в простые опера. Хотя ныне двоюродный его дядя выбился не куда-нибудь, а в вице-премьеры государства Российского. Правда, с отдаленным по кровному родству племянником не общался и судьбой его не интересовался совершенно.

Пожалуй, Юрка – единственный человек, с кем мне было всегда легко и просто, кто всегда поспешал на подмогу и воспринимал все мои просьбы как личные проблемы. А потому в нынешней ситуации надежды на него я возлагал значительные.

Из пивнухи побрел домой в унылости зимнего московского пейзажа, держась подальше от дороги, подернутой жирной черной пленкой – конгломерату из химикатов, сажи и грязи. Чистота на улицах Москвы имеет два состояния: либо когда грязь замерзает, либо когда засыхает.