Семь тысяч с хвостиком

Этот стрелец из полусотни первым добежал до места баталии и зашел со спины Андрея, так, что тот его не увидел. Он помог израненному товарищу, что сражался с гусаром одолеть оного и услышав приказ брать ляхов живыми, ударил его тяжелой дубиной, что таскал всегда с собой помимо пищали, бердыша и сабли, по голове. Так же он поступил и с другим супротивником, но не рассчитал и, размозжив тому голову, моментально убил. Посему плененным оказался только Шишкевич, все его товарищи полегли в бою. Хотя нет. Один из гусар, тех, что Андрей оставил отвлекать основные силы стрельцов от их маневра, выжил. Получилось так. Услыхав стрельбу двое оставленных гусар тоже открыли огонь. Завязалась перестрелка, но, конечно, силы были неравные. Шквальным огнем был убит один и ранен другой поляк. Раненый в беспамятстве скатился на дно оврага, и его подбежавшие казаки не заметили, посчитав, что им противостоял только один враг.

- Васька! Все осмотрел? – спросил казака, что полуспустился в овраг, его товарищ.

- Кажись один он был! Тута никого! – отозвался Васька, вглядываясь в темень и немного опасаясь возможно притаившихся ворогов.

- Ей богу?

- Вот те крест!

- Ладно, тады вылазь! Утром ешо осмотрим.

Они вернулись к кострам, неся тело убитого гусара и его оружие. У костров они уложили труп к остальным телам, что принесли стрельцы с места основного боя. Одиннадцать трупов гусар, переодетых в русские платья, что носили городские обыватели, лежали в ряд, их израненные тела были еще теплыми и кровь еще текла из резанных ран. Немного в стороне лежали другие тела. То были погибшие стрельцы и их было больше. Восемнадцать человек полегло в ночной схватке. Семьи остались без кормильцев, жены вдовами, дети сиротами. Получат они теперь по два рубли и забудут о них и государь, и воевода, и полковник и даже сотник вскоре забудет.

Вскоре подъехали скрипя телеги, на которые стрельцы погрузили своих товарищей. И отправились защитники государя и отчизны в свой последний путь по скорбной ночной дороге.

Лежащего без сознания Шишкевича тоже положили на телегу, но одного, отдельно от всех, остальных раненых усадили и уложили на другие две телеги, а некоторые стрельцы и того пошли сами. Главного ляха, как поняли со слов оставшихся в живых стрельцов, повезли к особому обыщику, как велел сотник, а ему, через прискакавшего посыльного, приказал воевода. Андрей всего этого не слышал и не видел. Он видел то ли сны, то ли явь, а может он был уже на том свете, - понять он не мог. «Что ж ты, Андрейка, так рано уходишь из жизни?» - говорила его мать, тихонько вытирая слезу, катящуюся по щеке. Рядом с ней стоял его отец, хмурый и молчаливый, он чем-то был не доволен. «Папа, что я не так сделал?» - спрашивал его Андрей, но отец не отвечал, а только все больше хмурился. «Куды его?» - услышал Андрей голос ангела, но отчего-то тот говорил на языке москалей. Странно, - подумал шляхтич, - неужели на том свете все говорят на этом смешном языке? – «Вези его прямо к Нему!» - ответил архангел Михаил, тоже на русском, громогласно и повелительно.

ГЛАВА 11.

Ночь была необычной. Нет, в погоде и природных явлениях той ночи ничего необычного не было. Жизнь тульского люда служилого в ту ночь оказалась не такой, как всегда, она случилась какой-то суетной и шумной. Это бурление не давало покоя тем, кто сидел по домам. На улице постоянно горели огни, то и дело мимо окон спешными шагами проходили стрельцы, неся на своих плечах бердыши и пищали, через некоторое время появлялись городские казаки, одетые в соответствии с военным временем, изредка люди видели, как мимо домов проносились всадники. Караульные стрелецкие десятки были усилены и представляли уже отряды по двадцать человек. В полном боевом снаряжении стрельцы внимательно осматривали любые подозрительные уголки слободок и города. В окнах соседских домов горел свет, там тоже никто не спал. Пелагея металась от люльки со спящим Васькой к окошку и там долго всматривалась в темноту ночи и вслушивалась в шум проходящих караульных десяток, разговоры казаков, топот копыт, проносившихся лошадей. Любой тихий шорох, ей скорее казался, чем слышался на самом деле в те короткие минуты тишины, что опускалась над улицей.

- Отче наш, Иже еси? на небесе?х! Да святи?тся имя Твое?, да прии?дет Ца?рствие Твое, да будет воля Твоя, я?ко на небеси? и на земли?. Хлеб наш насу?щный даждь нам днесь; и оста?ви нам до?лги наша, я?коже и мы оставля?ем должнико?м нашим; и не введи? нас во искушение, но изба?ви нас от лука?ваго…, - шептала Пелагея молитву, веря в то, что господь убережет ее мужа и тот вернется домой целым и невредимым.

Сколько прошло времени, она не могла понять, она сбилась со счету, меняя лучины. Ей казалось, что уже давно должно наступить утро, но темень не сменялась долгожданным рассветом. Периодически хозяйке и хранительнице очага приходилось покидать свое место у окна для того, чтобы сменить лучину, которая сгорала довольно быстро. Пелагия это делала отчего-то с большой неохотой, боясь пропустить что-то очень важное, покидая свой наблюдательный схорон. Васька тихонько заплакал и мать подбежала к нему. Но оказалось, что он просто захотел пить и она напоила его, потом немного покачала люльку. Ребенок быстро уснул.

- Как там твой батюшка? – обратилась она к спящему сыну, но тот только улыбнулся во сне, эта улыбка немного успокоила молодую женщину, она расценила ее, как божий знак. Раз улыбается младенец, значит с его отцом все будет хорошо.

Пелагея было направилась вновь к своему оконцу, как в дверь громко постучали. Дверь в их дом закрывалась только на ночь, да в минуты смуты и опасности. Сердце женщины заколотилось так же сильно, как и кулак по двери, но поди громче и сильнее. Она бросилась вниз чтоб отворить нежданному гостю. Свеча закапала воском по полу, но в ту минуту это Пелагию не огорчило. Отворив дубовую, надежную дверь, женщина увидела на пороге своего свекра – Игнатия Черноброва. Тот был в стареньком кафтане, с растрепанной седой бородой и горящими глазами.

- Что у тебя? – выпалил он, вбегая в дом.

- Бог уберег… покаместь…

- Где Ванька?

- Убег…

- Не знамо куды его десятку-то сослали?

- Не сказывал. Говорил, что татей ловят и может пошлют в гай за ними…

- Ой, боже ты мой! – свекр перекрестился на образа. – Мать переживат! Не спит, говорит иди к ним, узнай, как там Пелагея…

- Батюшка, да все слава богу! Васька спит. Ванька обещал сообчить, как у него. Вот сижу, жду…

- Тебе чёнить надобно? – Игнатий окинул дом взглядом.

- Все ладно, батюшка, ступай! Справлюсь.

- Твои не забегали? – уже уходя спросил старик.

- Нет. Да на кой! Нужды не в чем не испытываю, а волноваться одной сподручнее.

- Ну, бывай! Бог даст, все обойдется! – Игнатий обнял, поцеловал невестку по-отечески, а он так себя и ощущал рядом с Пелагеей. Родная и желанная она была в их семье. Вот, что значит родительское благословение и сговор старших.

Закрыв за свекром дверь на засов, Пелагея вновь вернулась к своему окошку. За ним все было по-прежнему: ночь, темень, разрываемая светом факелов, бесконечное волнение и ожидание скорейшего благополучного возвращения мужа.

Видимо, уставшая и измученная женщина задремала, потому что, открыв глаза, она внезапно увидела толпу народа на улице, факелы уже были не единственным источником света, так как забрезжил рассвет и небо приобрело грязно-серый оттенок. Напротив их дома, у ворот дома Сковородниковых шумела толпа. Три телеги стояли и на них кто-то лежал. Лошади, впряженные в них, переминались с ноги на ногу и понурили головы, словно скорбели вместе с людьми. Стрельцы около двадцати – тридцати человек окружили телеги, стояли в сторонке и о чем-то переговаривались. Ворота Сковородниковых были приоткрыты. Через общий шум, говор стрельцов, потрескивание огней, храп лошадей Пелагея услышала крики и причитания Софьи, - жены старшего брата. Сковородниковы жили двумя семьями в своем доме. Старший Павел с женой и тремя ребятишками, и младший Стефан, с женой Анной на сносях.