Западный край. Рассказы. Сказки

Однажды я заглянул к нему и, глядя на царивший в его доме ужасный беспорядок, сказал:

— Что же ты, братец, так захламил свой дом? Да разве это жилище?! Всякий, кому не лень, заберется сюда в два счета, и тебе крышка! Сам погляди: вот ты залез в свою дыру, а спина, как ни пригибайся, торчит над землей. Даже оттуда, из-за травы, видно, улегся ли ты на покой или расхаживаешь по дому. А ну как тебя заметит Ястреб! С высоты-то он может на тебя и польстится, клюнет прямо в спину, и нет тебя! Жаль мне тебя, хоть плачь: вроде немало на свете прожил, а ума не нажил…

По правде говоря, я произнес эту речь без всякого умысла, лишь бы язык почесать. До сокрушенных вздохов Мозгляка мне не было никакого дела. И вообще в то время я больше слушал себя сам, мне этого было достаточно; и я не очень-то заботился, внемлет ли моим словам хоть кто-нибудь еще.

— О уважаемый Мен, — печально ответствовал мне Мозгляк, — хотел бы и я жить разумно и осмотрительно, да только ничего не выходит. Едва примусь за дело — сразу одышка и в глазах темно. Где уж мне копать или строить! Хорошо, если за ночь соберу себе поесть… Я ведь и сам понимаю: жить в таком доме очень опасно. Но где взять силы? Вот который месяц ломаю голову, а все напрасно. Есть у меня, правда, одна мыслишка, но… Если позволите, я… я скажу…

И он от волнения стал переминаться с ноги на ногу. Жалкое было зрелище! «Лучше уж пусть говорит», — подумал я и ответил:

— Ладно, выкладывай, братец, да поскорее.

— Раз вы мне так сочувствуете, — тут он поднял на меня глаза, — не выроете ли для меня подземный ход прямо к вашему Дворцу, чтобы я в случае чего…

Не дослушав его до конца, я щелкнул челюстями и возмущенно зашипел:

— Ишь ты, шваль! Подземный ход к Нашему Дворцу?! Больше ничего не хочешь?! Да ты, поганец, смердишь, как Сыч! Ведь Нас с тобой рядом просто тошнит. Смотри, как расчувствовался… Утри-ка сопли! Сам вырыл свою дыру — и подыхай в ней!

Повернулся и как ни в чем не бывало отправился восвояси.

Однажды под вечер я, по своему обыкновению, стоял у дверей, любуясь закатом солнца.

В последние дни было много дождей. Окрестные пруды и озера слились с большими лужами и образовали целое море. Оно блестело прямо передо мной. В высокой воде кишмя кишели рыбы, раки и крабы. Ну а за ними, само собою, пожаловали с оскудевших речных побережий голодные цапли и журавли, выпи и бакланы, чирки и птицы Шэмкэм, что клюют в северных чащах чудесный корень женьшень, пеликаны и разные утки. С утра до ночи они кричали, свистели и крякали, яростно споря из-за каждой крохотной креветки. Иные цапли, из тех, что помоложе, день-деньской топчутся в иле, буравят его клювом, да так ничего и не сыщут для своих отощавших желудков. Глянешь на всех этих птиц — прямо беда: худющие, еле ноги таскают! Хлопочут бедные, бьются, а живут впроголодь…

Так стоял я у двери, вызолоченной отражавшимися от воды бликами заката, и размышлял о превратностях жизни, чувствуя какое-то смутное беспокойство и тревогу.

Вдруг я увидел, как над водой поднялась пожилая Бакланиха и, подлетев к берегу, опустилась рядом с моим Дворцом, в двух шагах от меня. Судя по всему, ей перепал недурный кус: едва приземлившись, она отыскала местечко попрохладней и начала охорашиваться, чистить перышки, прочищать клюв.

Надо сказать, нрав у меня был в ту пору озорной и пакостный. И хоть Бакланиха эта ничем меня не задела, я решил устроить ей какую-нибудь каверзу и окликнул Мозгляка:

— Эй, братец! Не хочешь ли позабавиться вместе с Нами?

— Позабавиться, а как?.. У меня вообще приступ астмы… Кхе-кхе…

— Да забава-то пустяковая.

— Кхе-кхе… А в чем дело?

— Давай-ка подденем вон ту старуху Бакланиху.

Мозгляк выглянул из своей дыры, покосился на птицу и спросил:

— Эту почтенную пышнотелую Бакланиху, что стоит у моего дома?

— Ага.

— Нет уж… Кхе-кхе… Увольте. Припадаю к вашим стопам всеми шестью лапками… Кхе-кхе… Вы лучше ее не трогайте. Как бы она вас…

— Она Нас — что?.. — заорал я, выпучив глаза. — Да как ты смеешь? Мы — кузнечик Мен! Мы — самый главный! Мы никого не боимся!

— О дорогой Мен, вы… Кхе-кхе… Позвольте тогда мне бояться за двоих. А вы, пожалуйста, развлекайтесь без меня.

Я отчитал Мозгляка как следует.

— Эх ты, олух! — сказал я в заключение. — Смотри, как Мы сейчас допечем эту старую тушу.

Дождавшись, пока Бакланиха отвернулась от моего Дворца, я запел язвительно и звонко:

Бакланиха решила, будто голос раздался прямо из-под земли, сперва растерялась, а потом взмахнула крыльями и чуть было не улетела, но через минуту пришла в себя, вылупила глазищи, угрожающе растопырила крылья и, раскачиваясь из стороны в сторону, двинулась к моему Дворцу.

— Что там за дрянь, — приговаривала она на ходу, — поносит Нас?.. Что за дрянь поносит Нас?..

Я тотчас юркнул во Дворец, прошествовал в спальню и улегся, скрестя руки и ноги на роскошном ложе. «Сердишься, старая туша, — думал я с удовольствием, — ну и сердись на здоровье! Хоть расплющи свою тупую башку, а во Дворец тебе не пролезть…»

Но тут случилась беда — себялюбец, каким я был тогда, конечно, не мог ее предвидеть.

Не заметив меня, Бакланиха углядела зато Мозгляка, торчавшего у своей норки.

— Ты что сказал, мерзавец? — заорала она.

— Полно вам, почтеннейшая, я ведь и рта не раскрыл.

С этими словами он кинулся в норку.

— Отпираешься, да? Вот тебе!.. Вот тебе!..

И после каждого «вот тебе!» Бакланиха клевала Мозгляка в спину. А клюв у нее был как железное шило — хоть землю насквозь протыкай. Она двумя ударами перебила Мозгляку кости, и он заверещал от нестерпимой боли. Даже я в подземной своей спальне съежился и не дышал от страха. Ну а Бакланиха, отведя душу, почистила перышки, взлетела и опустилась на воду, нимало не задумываясь о содеянном зле.

Когда она улетела, я осмелился выползти из Дворца. Увидав меня, Мозгляк заплакал навзрыд.

— Что случилось? — задал я нелепый вопрос. — В чем дело?

Мозгляк не в силах был даже подняться. Он лежал пластом. Я опустился на колени и приподнял его голову.

— Ах, — сетовал я, — кто же мог знать, к чему приведет невинная шутка? Я раскаиваюсь! Я от души сожалею! Неужели вы умрете из-за моего безрассудства?! О, как искупить мне ужасную эти вину?!

Ответ его, признаюсь, ошеломил меня.

— Чего уж там, — сказал он чуть слышно, — я все равно был больной и хилый, потеря невелика. Но прежде чем закрыть навеки глаза, я хочу предостеречь вас: знайте, бессердечность, невежество и себялюбие рано или поздно бывают наказаны. И вам…

Тут он испустил дух… Я очень жалел о нем. Жалел и раскаивался. Ведь не вздумай я задирать Бакланиху, с Мозгляком бы ничего не случилось. Да и меня самого, честно говоря, спасла лишь резвость ног; не скройся я вовремя во Дворце, мне бы несдобровать. Вот уж всем глупостям глупость!

Я похоронил Мозгляка на пышной зеленой лужайке. Насыпал над ним высокий могильный холм и долго еще стоял в молчании у его надгробья, размышляя над первым уроком, который дала мне жизнь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я привыкал взвешивать заранее свои поступки. Мне ли было не знать, как важно вовремя уяснить себе грань между какой-нибудь безрассудной выходкой и тщательно обдуманным поступком. И я чувствовал, как на меня снисходит покой. Увы, эти безмятежные дни продолжались недолго; правда, сейчас я затрудняюсь назвать какой-то определенный срок. А потом словно вихрь нагрянули, закружили меня и унесли прочь самые невероятные приключения.