На снегу розовый свет...

За это мужчина должен её жалеть и испытывать к ней чувство благодарности.

А отец меня не воспитывал. Он просто был. Возился в огороде. Брал меня на рыбалку. Учил плавать. Когда я вырос и уже завёл свою семью, он, тайком от матери, давал мне деньги на покупку стереосистемы. Частота от двадцати до тридцати кГц. Очень скоро я переделал её в квадро. Мы с отцом садились на пол посреди комнаты, слушали вместе на полный звук «Иисус Христос Суперстар», и у обоих волоски на руках поднимались дыбом.

Это ему, отцу, я сказал когда–то первому, что хочу жениться. Просил совета, помощи. И уже знал заранее, что он во всём меня поддержит. И знал это, когда мне исполнилось тридцать, потом сорок, а потом и пятьдесят. Он был и другом и старшим товарищем. Я люблю маму, но есть часть жизни, о которой можно поговорить только с отцом. Ведь отец — он не только для того, чтобы передвинуть в квартире шкаф, приносить зарплату, выпить за столом большую рюмку водки. Это тот человек в семье, возле которого можно просто посидеть рядом, вместе с ним помолчать и потом почувствовать, что в тебе прибавилось сил, уверенности, и что на чуточку ты ещё больше стал мужчиной.

Отец был самым лучшим в мире дедушкой для моих сыновей, которые уже выросли и тоже, благодаря ему, своему несравненному деду, стали настоящими мужчинами.

…Операция прошла удачно. Отец поправлялся. Его выписали домой, и он осторожно ходил по двору, прикидывая, где на следующий год можно будет посадить морковку. И с каждым днём ему становилось лучше.

А через месяц его не стало. Он управился по хозяйству, и с матерью они вместе поужинали. Поговорили о том, что осенью надо бы всё–таки собраться, съездить к Саше. Потом его что–то стало знобить, мать уложила отца в постель, укрыла одеялами. И он успел ещё ей сказать, что любит. А потом у него остановилось сердце.

Я приехал на следующий день. И мы с отцом в последний раз побыли вместе. Он лежал на своём сундуке у окна, где всегда любил отдыхать. Я сидел рядом. Я знал, что отец видит меня, и что он меня слышит. Но молчал, ничего ему не рассказывал. Ведь мы всегда всего больше говорили друг другу, когда молчали вместе. Время остановилось. Я просил его остановиться.

Отец лежал такой тихий, такой спокойный. Я закрыл глаза и почувствовал, что от отца, оттуда, из вечности, приходят ко мне силы. Большой поток сильной мужской энергии наполнял меня. Да, она будет нужна мне больше, чем раньше, ведь из старших мужчин я остаюсь теперь один. И эти силы, эту энергию, я должен в себе сохранить, чтобы потом, когда придёт моя очередь, вот так же, молча, передать её своим сыновьям–мужчинам.

Спасибо, папа…

Произведения, не вошедшие в книгу «На снегу розовый свет»

Убийство …………………………………………………………………. 189

Луна в стакане …………………………………………………………… 193

Никола и Мазарини ……………………………………………………… 197

Про Клима ………………………………………………………………… 201

Во поле берёза стояла ……………………………………………………. 202

Как я чуть было не покончил с собой …………………………………… 203

Васька ……………………………………………………………………… 210

Стать человеком …………………………………………………………. 214

Когда глаза… …………………………………………………………….. 217

Есть ли жизнь на Марсе?.. ………………………………………………. 235

«10 ½» …………………………………………………………………….. 271

Трупный яд Венички Ерофеева, релятивизм и свальный грех… …….. 278

УБИЙСТВО

А мама меня и спрашивает: — Когда кошка у вас приносит котят, вы что с ними делаете?

Маме за 80. Досуг неограниченный. Хочется иногда с нами, детьми, пообщаться. Тему находит, как ребёнок, интуитивно — ту, которая может задеть, встряхнуть. Вопрос в отношении котят мама уже задавала. Мне удавалось заметить в этот момент, что закипел чайник, уронить на пол кастрюлю, перевести разговор на другую тему. Но рано или поздно должен был наступить момент, когда все уловки оказываются исчерпанными, и возникает та самая пауза, которую — хочешь, не хочешь — а надо заполнять ответом по существу. Иначе через день–другой мама снова, как будто в первый раз, утречком, размешивая в чае ложечкой кипячёное молочко с пенкой, спросит: — Саша, а что вы делаете с котятами, когда…

И я ответил: — Убиваю, мама, убиваю!..

Мама приходит в ужас: — Да ты что?! Молчит минуту–другую, размачивая в чае печенку и кушая потом вначале печенку, а потом чай. — А вот у нас, когда была кошечка, — говорит мама, с укоризной глядя на своего сына–убийцу, — когда наша кошечка приносила котят, то я брала ведёрко с водой, клала туда соломки и их, ещё слепеньких, туда кидала. Они же ещё ничего не понимают…

У меня две коровы — Фёкла и Яночка. А также куры и сарайная кошка — Чернушка. Мне кажется, что население сарая знает меня лучше, чем самые близкие люди. Когда я сажусь доить Фёклу, я её глажу, похлопываю по бокам и говорю ей: — Ах ты, моя маленькая, моя красивая! И она верит. Я воспитал её с младенчества. Фёкла верит, что она красивая и до сих пор думает, что она маленькая. Хотя уже три раза телилась. Но кто может сказать ей о возрасте? Зеркало? Боли в суставах? Нет у Фёклы на морде пока ни одной морщинки и, стоит её выпустить за ворота, как начинает она резвиться и скакать, как глупый двухнедельный телёночек.

Когда я говорю Фёкле, что она у меня маленькая и красивая, то она мне верит. А летом я должен её продать. Или зарезать. Эта мысль свербит у меня в голове всегда, я чувствую своё лицемерие. Когда я сдаиваю молоко, сжимаю Фёклины соски, я вспоминаю, как позапрошлым летом резаки купили у нас норовистую Зорьку. Зарезали тут же, за забором. Мясо увезли, а вымя и ноги оставили. Вкусное было вымя у Зорьки.

Слышит ли Фёкла мои мысли?

Её сын, Педрито, уже лежит у нас в морозильнике. Погиб мужчиной. Его не кастрировали, и Педрито сделался первым парнем на деревне, как только чуть подрос и встал на задние ноги. А когда он ещё подрос, и наступили первые заморозки, за ним пришли два молодых парня из нашего посёлка — резаки. Педрито всегда отличался кротостью нрава, миролюбием, но тут он заподозрил неладное. Перемахнул через ограду и отбежал от убийц на приличное расстояние.

И вот они, убийцы, мне и говорят: «Дядя Саша, возьмите верёвку, пойдите, накиньте ему на рога… Ведь он вас знает…».

Нет, я всё понимаю. Педрито должен стать мясом. Для этого его и держали. И я сам этих резаков позвал. Убьют, порежут на куски — скажу большое спасибо.

Но вот это… Да, Педрито меня знает. Я его всегда чесал за ушком, делал ему уколы, когда он стал покашливать. Когда Педрито был маленьким, я приучал его пить из ведра молоко, и он доверчиво сосал мой палец.

Теперь я должен взять верёвку и, сладенько улыбаясь, подойти к животному, которое мне доверяет, и заарканить его для убийства. Вот такое вот чистоплюйство. Сам позвал убийц, и сам же отворачиваюсь, как будто не имею к этому делу никакого отношения.

В общем, замялся я. И ребята поймали бычка сами. Но они бы никогда его не поймали. Потому что Педро очень их боялся и убежать мог очень далеко. И он уже собрался далеко убежать, как на пути ему попалась группа симпатичных тёлок. Педрито замедлил ход, жадно потянул, зашевелил ноздрями. Остановился у самой стройной, с белым пушистым хвостиком. Потянулся к хвостику носом и зажмурил глаза от предвкушения счастья.

Тут его и повязали.

С кошкой Чернушкой у меня отношения. Причём, инициатива с её стороны. Стоит мне в сарае замешкаться, бросить вилы, задуматься о чём–то, опершись о стенку деревянной клетки, как Чернушка тут как тут — трётся обо всё, до чего у меня дотянется, чёрной блескучей своей шубкой, мурлычет, пытается что–то прошептать мне на ухо. Ей всегда хочется со мной целоваться. Холодным мокрым носиком она касается моей щеки, бороды. И — в общем–то, ладно, я не против. Но чувства переполняют мою чёрную красавицу, и она неожиданно кусает меня. Иногда до крови. Ведёт себя, как настоящая женщина. Но я не люблю, когда мне делают больно. Не люблю этих ремней, плёток, цепей, кожаных фуражек. И тогда я беру Чернушку за шкирку и скидываю на пол — мол, милая, тут нам не по пути — мы из разных клубов.