Рассказы

Холмс отметит, что этим утром Дэнни Крыса оставил Новый завет на довольно приметном месте и, по словам Томатиса, лорд W. во второй или третий раз обыщет квартиру медсестры (в качестве главного благодетеля роддома и как видное лицо он сможет себе позволить все что угодно, дабы под любым предлогом входить и выходить повсюду, где ему вздумается) и наконец обнаружит телеграмму, ведь если Дэнни Крыса за что-то взялся, то дело пойдет только так, а не иначе. Возможно, он мог бы объявить о своем намерении нанять некоего великого лондонского детектива, не называя имен, но Томатис признается, что пока у него нет решения на этот счет. Еще Холмс скажет, что единственный вечерний поезд, делающий остановку в этом небольшом городке, отправляется из него в 18.30 и, рассчитывая, что до Лондона поезд идет три часа десять минут, он должен прибыть в 21.40. Время, необходимое, чтобы пройти по перрону и через вокзальный вестибюль, дойти до стоянки такси и дождаться своей очереди на посадку, составит, по расчетам Холмса, от восьми до одиннадцати минут, а путь от Чаринг-Кросс до Бейкер-стрит в эти вечерние часы в будни займет двадцать-двадцать две минуты, а значит, к трем часам десяти следует прибавить от тридцати до тридцати трех минут. Иными словами, если он сел в поезд, как я предполагаю, скажет Холмс, в случае если, как говорит Томатис, поэма будет написана, то должен быть здесь в десять десять — десять тринадцать. Я посмотрел на часы в десять часов шесть минут. Инспектор, какое время показывают ваши наручные часы? И, по словам Томатиса, инспектор хрипловатым голосом ответит: «Десять часов двенадцать минут, мистер Холмс». И, по словам Томатиса, после этой фразы в комнате воцарится, так сказать, полное безмолвие, безмолвие, подобное тому, какое может царить в угасшей вселенной. В течение тридцати-сорока секунд во всем Лондоне не будет слышно ни одного самого неуловимого звука. И внезапно послышится характерный гул двигателя такси, торможение, урчание не выключенного мотора, которое обычно сопровождает временно остановившееся авто, а несколько мгновений спустя — хлопанье дверью, такси, вновь тронувшееся с места и удаляющееся по Бейкер-стрит на запад, шум шагов и, наконец, после пяти-, шестисекундной нерешительной паузы — звонок в дверь с улицы.

Пока они слышат, как миссис Хадсон открывает дверь, обменивается парой-тройкой фраз с посетителем и приглашает его подняться по лестнице, Холмс почти неслышным, по словам Томатиса, шепотом объяснит своим гостям, что яд, примененный для совершения чудовищной расправы, — это редчайший экстракт, уникальный по своему действию, добываемый из растения, которое встречается исключительно в бразильской сельве, экстракт производит одно-единственное племя, неведомое никому на свете, кроме специалистов по токсическим веществам. При этом, по словам Томатиса, общеизвестно, что лорд W., воплощая на практике знаменитый спортивный дух англичан, прошел вверх по Амазонке на пироге и сфотографировался с туземцами этого племени — разумеется, совершенно не упомянув о яде, — и что этот снимок появился во всех газетах по его возвращении из экспедиции. Холмс добавит, что, внимательно изучив другую фотографию лорда W., сделанную во время передачи земель для строительства роддома, он убедился в том, что на ней лорд W. подписывает документ левой рукой. Так что если, как полагает Холмс, лорд W. явится с намерением заполучить себе «документ» и затем его уничтожить, он, скорее всего, будет держать пузырек с ядом в левом кармане пиджака. В эту минуту постучат в дверь, — Холмс просил миссис Хадсон, если какой-нибудь человек явится к нему около десяти часов вечера, чтобы она указала ему путь до двери в гостиную и позволила подняться, не сопровождая его, — и Холмс подаст знак инспектору, чтобы он открыл. Стоя на пороге, лорд W. в замешательстве заглянет внутрь и увидит лишь трех стариков, взирающих на него, поскольку инспектор намеренно спрячется за открытой дверью. С выражением, которое через пару секунд сомнения появится у него на лице и, истолкованное в словах, будет означать примерно следующее: После медсестры и шестнадцати младенцев три дряхлых старика по сути дела ничего не меняют, лорд W. решится сделать несколько шагов к центру комнаты, но услышав, как дверь за его спиной закрывается, и обнаружив присутствие инспектора, и особенно увидев взгляд, каким инспектор за ним наблюдает, он смутно осознает, что происходит. Маска цивилизованного человека исчезнет с его лица, и вместо нее злобная гримаса дикого зверя, одержимого вожделением напора и превосходства, попирающего, терзающего, убивающего, еще более исказит его и без того перекошенную физиономию. Отскочив назад, он запустит руку в левый карман пиджака и вытащит, крепко зажав, пузырек коричневого стекла в тот момент, когда инспектор при исполнении бросится на него. А тем временем, проворно распрямившись и вновь обретя твердый и властный глас поры своей зрелости — говорит Томатис ровным голосом в баре вокзала, — Холмс, если поэма будет написана, воскликнет:

— Инспектор, не дайте ему выпить это! Виселицу разгрузили бы от простолюдинов, принимай она исправно венценосных особ!

Безымянная биография

Порой мы задумываемся о ядерных взрывах или об этой потрепанной планете, висящей в черном пространстве, ибо Господь велик. И нас пробирает дрожь, и хочется зайтись в крике, но мы тут же забываем об этом и вновь принимаемся воображать, сколько всего можно было бы сделать, получи мы в один прекрасный день лаконичное письмо из Калифорнии, извещающее, что неведомый родственник только что оставил нам в наследство миллион долларов. Зимой мы с нетерпением ждем лета, но когда, бездельничая, лениво загораем под январским солнцем, то вдруг ощущаем, что мысли крутятся вокруг втягивающегося отверстия, крошечного водоворота, неумолимо устремленного вниз или вовнутрь, по спирали. Затем приходят однообразные дни: работа, школа для детей, возможность повышения по службе или внезапный поворот в нашей жизни, что мы осторожно обсуждаем с нашими женами в постели перед сном. Или новый адрес, воспоминание, вечеринка, где первые рюмки вызывают у нас легкое возбуждение, и мы начинаем нести несуразности, слегка важничая, так как остальным они кажутся забавными. Тело наше меняется; когда мы принимаем душ по утрам, нам не до этого, ведь надо спешить в офис и вообще мы еще не совсем проснулись. Но порой, по возвращении с работы мы позволяем себе прилечь, так как вечером предстоит пойти с женой в кино или на ужин к друзьям, а после застываем надолго под теплой водой и затем внимательно разглядываем свое голое тело в зеркале ванной комнаты или платяного шкафа, в спальне, пока вытираемся. Как бы то ни было, мы еще вполне в форме. В день, когда происходит революция, мы не идем на работу и следим за событиями, слушая транзистор и обсуждая их. Мы отлично помним, чем вызвано наше негодование, особенно по поводу того нового типа, молодого, который так нам не нравился из-за желтых, изъеденных зубов, и как в один прекрасный день он ни с того ни с сего исчез, даже не предупредив и не простившись с товарищами. Уж и не помним, как его звали. Если все будет хорошо, на следующий год поедем в Бразилию или в Пунта-дель-Эсте, в Уругвай. Если одолевает хандра, мы садимся в машину и кружим по городу в одиночестве. Если позволят, мы с удовольствием готовы даже миновать контрольный пост на дороге и заехать подальше в сельскую местность, однажды мы добрались до Эсперансы. Это было летним вечером, и люди сидели с пивом на тротуарах, в барах, устроенных вокруг площади. На обратном пути мы видели, как белеет под луной неподвижная пшеница, отливающая металлом. Мы спим прекрасно, без сновидений. В иные времена, до свадьбы, у нас случались приступы бессонницы, и тогда мы видели, как сквозь щели жалюзи пробиваются красно-зеленые отблески световой рекламы, мигающие на белой стене спальни. Иных проблем со здоровьем у нас, слава богу, никогда не было, то ли потому что не курим, то ли по чистой случайности. И вроде пока избавлены от тех страшных вещей, которые обычно случаются с другими. Когда наша жена забеременеет, мы в последний месяц забавляемся тем, что прикладываем ухо к ее животу и слушаем движения внутри, неясный шум существа, которое уже готовится вырваться на волю, выпасть в лоно чудесного многообразия, которое зовется миром. Инстинктивно мы с волнением и страхом закрываем глаза, ибо нам чудится, что с минуты на минуту мы отчетливо услышим грохот этого потрясающего явления.