Западный край. Рассказы. Сказки

— Да я лучше в речку их брошу, чем отдам такому, как ты. И не стыдно тебе?

Фук сердито поджал губы и, глянув в упор на жену, погрозил ей кулаком.

— Ладно, так уж и быть, подожду. — Он задыхался от злости. — Вернемся домой, я тебе покажу…

И господин Фук, повернувшись к жене спиной, поднялся в дом попить чаю.

МЕСЯЦ, КОТОРЫЙ НЕ УМЕЛ РАЗГОВАРИВАТЬ

— Присядь, милая.

— Говори, я слушаю тебя. Некогда мне рассиживаться.

Мужчина криво усмехнулся.

— Опять начала свои штучки? Ничего, выйдешь замуж — станешь как шелковая.

Девушка помолчала. Потом вдруг заговорила:

— Хватит меня изводить. — Голос ее звучал еле слышно. — Сколько раз просить тебя об этом?

Мужчина опять засмеялся. Хриплый, скрипучий смех словно раздирал ему горло.

— О чем ты просила меня? Ах я, бессовестный, все как есть позабыл.

— Полно тебе, не притворяйся.

— Да я и не думаю притворяться! Может, присядешь все-таки?

Девушка, покорившись, уселась на каменную кладку колодца. Месяц стоял прямо над головой, чуть наклонясь над спящими полями. К ночи очертания его обозначились резче — из полного лунного диска была выщерблена маленькая долька.

Девушка села, и мужчина придвинулся к ней поближе. Поглядев ей в лицо, он хотел было что-то сказать, но смолчал и вместо этого, понурясь, уставился в колодец. Там стоял непроглядный мрак. Он поднял голову. На лице его застыло надменное выражение, какое бывает обычно — без всякого повода — у подвыпившего человека. Он хмыкнул, и девушка ощутила холодок на своем затылке. Она обернулась: в небе висел месяц и, казалось, внимательно к ним приглядывался. А впереди на земле лежали две тени, почти сливаясь воедино. И вздохи в ночной тиши звучали гулко, как новогодние хлопушки.

Мужчина тяжело вздохнул.

Девушка прикрыла лицо рукой.

— Ужас! Сивухой от тебя разит…

— Ну уж, прямо и разит! Опрокинул стопку.

— А может, полторы? Представляю, как обрадуются жена с детками.

Сердце у него болезненно сжалось. Горечь комом подкатила к горлу. Его вдруг одолела икота. Само собой, от пьяницы мало радости и жене, и детям. Да только нет у него никакой семьи. Который уж год любит он ее, ее одну, и мечтает на ней жениться.

Но вот по деревне прошел слух, будто она собирается замуж, и с женихом вроде бы уже все сговорено. Он спрашивал ее об этом при каждой встрече, но она отпиралась, все отрицала. И он тщетно ломал голову, как бы ему узнать наверняка, что у нее на уме.

Вот она сидит рядом. Лицо ее залито лунным светом. Глаза ярко блестят. Глаза эти сводят его с ума. Пожалуй, больше всего ему нравились ее глаза. Как часто тихими ночами, терзаясь бессонницей на своей одинокой лежанке, он видел их перед собой. Глубокие, черные, сверкающие — словно меж долгими ресницами живая вода блестит. Он жаждал выпить эти глаза. Но ни разу еще не прикоснулся к ним губами. Он мечтал, когда женится на ней, испить до дна таинственную влагу ее глаз. О небо! Когда же, когда?!

Он взял ее за руку.

— Милая, — голос его был печален, — это правда, что ты скоро выйдешь замуж?

Глупо держать любимую за руку и задавать такие вопросы. Конечно, она вырвала руку.

— Нет-нет… — Он решил настоять на своем. — Скажи мне правду. Я ведь и так все знаю. Если решила выйти замуж, за чем же дело стало? Не пойму только, для чего нужно устраивать из этого тайну? Каждый живет сам по себе, а захочет — может соединить с другим свою судьбу. Кто ему запретит?

Она ничего не ответила, лишь искоса глянула на него. Губы его дрогнули, он собрался было что-то сказать, но почему-то промолчал. Увидав уголок ее глаза, блеснувшего в лунном свете, он смутился и закусил губу. Девушка засмеялась. И он улыбнулся невольно.

— Сколько же лет, — голос его звучал глуховато и мягко, — сколько же лет мы любим друг друга?

— Не помню.

— А я помню: с позапрошлого года. На новогодней ярмарке…

Она встала.

— О чем же ты хотел поговорить со мной?

— Я… Да ты садись.

— Уже поздно.

— Нет. Погляди, как высоко стоит месяц.

— Кажется, бьют в барабан. Кончилось представление? Да, так и есть.

— Ошибаешься, милая.

Где-то вдали мерно гудел барабан.

Месяц не спеша опускался над полем, а с земли навстречу ему плыли запахи трав и весенних всходов.

Девушка вздохнула. Она снова уселась на край колодца и, прикрыв рот ладонью, шепнула:

— Послушай…

— Да?

— Если мы не поженимся, значит, такова воля неба.

— Не поженимся — умрем вместе! При чем здесь небо?

— Чепуха!

— Нет, правда.

— Ну, зачем попрекать друг друга.

— Стало быть, ты выходишь замуж?

Она вдруг заплакала.

Сердце его тревожно сжалось. Но взволновали его даже не слезы ее, в сущности означавшие признание собственной вины, ему почудилось, будто он завтра должен уехать отсюда куда-то далеко-далеко и там, на чужбине, ждет его тяжкая, безысходная доля. А женщина, сидящая рядом, — это его жена, и она плачет перед разлукой, провожая его в путь.

Он провел пальцами по ее векам. И на кончиках его пальцев повисли слезинки. Он поднес их к губам. Его мучила жажда. В горле пересохло.

Она плакала тихонько, как плачут притворщицы, и слезы ее вскоре кончились, словно дождик из маленькой одинокой тучки. Она вытерла глаза полой своего длинного платья. Шелковистая ткань, зашуршав, упала:

Она встала.

— Мне пора.

— Нет, подожди.

За живой бамбуковой изгородью снова послышалась барабанная дробь.

Он вздрогнул.

— Кончилось представление? — всполошилась она.

— Да нет же. Закончилась первая пьеса и начинается вторая.

— Мне все равно надо идти.

— А в прошлом году ты сидела со мной, пока не скроется месяц.

— Но теперь не прошлый год.

— Такова небось воля неба?

Голос его был полон горечи. Он засмеялся — сухо и хрипло.

Она отвернулась.

— Я ухожу.

И пошла прочь, бросив обоих — месяц, висевший в небе, и убитого горем мужчину.

Он бросился за ней, схватил ее за платье.

— Неужели ты уйдешь?

— Да.

Он закусил губу, потом сказал:

— Если уйдешь, знай, я умру здесь.

Она зашагала дальше.

Он, пошатываясь, двинулся за нею.

Месяц глядел им вслед и словно подталкивал вперед шагавшие рядом тени.

Он схватил ее за руку. Белая рука ее была гладкой и крепкой, как стебель сахарного тростника; казалось, сожми ее зубами, и рот наполнится сладким соком. Сердце его колотилось так сильно, что чудилось, будто стук его слышен в ночной тишине. Будь он не так взволнован, он бы, наверно, дернул ее за руку и, подставив ногу, повалил на траву.

Но он, нахмурясь, крикнул ей прямо в лицо:

— Мне все известно! Я и спрашивал-то просто так — для виду. Знаю, через месяц, двенадцатого числа, твоя свадьба! Подлая тварь!

Глаза его загорелись злобой.

Она вскрикнула, оттолкнула его и побежала в деревню.

Он был силен и крепок. Но хмель кружил ему голову, и он, зашатавшись, рухнул лицом в траву. Руки его тянулись ей вслед.

Но когда он приподнялся и сел, ее уже не было видно.

А месяц опустился к самой меже, и колоски риса впивались в его округлые бока.

Он не пошел за нею в деревню. Не поднимаясь, он подполз обратно к колодцу, ухватился руками за край и прижался лицом к плоскому, ноздреватому камню. Так пролежал он довольно долго. Хмель совсем затуманил ему голову. Мысли его смешались в какой-то невообразимый сумбур. Временами он злобно хихикал, потом лизал шершавый камень и тер его ладонью, как бы стирая с него чью-то тень.

В голове мутилось. Одно лишь он помнил совершенно отчетливо: ему хочется пить. Пересохшее горло его горело, вязкая слюна наполнила рот.

Он опустил руку в колодец и пошевелил ладонью. Из глубины доносился плеск — это лягушки гонялись в воде друг за дружкой. Вода звенела и булькала.

«Ага! Там внизу — вода!..»

Он сунул голову в колодец. Дыханье его шелестящим эхом отразилось от круглой каменной кладки. Он пробормотал что-то, прислушался к хриплым звукам своего голоса и засмеялся.