Рассказы, эссе, философские этюды

   Была у меня однажды стычка с одним авторитетом, в прошлом боксером высокого класса, к тому же коварным, подлым и потому тем более опасным в драке. Я публично посреди тюремного двора в присутствии многих оскорбил его самыми страшными в тюрьме ругательствами. Идя на это дело я был внутренне готов к тому, что живым не вернусь, а уж, чтоб и невредимым, и не надеялся. Но он струсил и ушел к себе в камеру. Но вскоре вышел и судя по косякам которые он кидал в мою сторону незаметно, он прихватил нож и теперь выжидал момента, когда сможет приблизиться ко мне незаметно и пырнуть. Я был к тому времени достаточно опытным зэком, чтобы правильно прочесть ситуацию, но меня несло. И демонстрируя к своему врагу полное презрение, я предложил одному  сыграть в нарды и не на дворе, где было много народу а в небольшой такой комнатуле, для таких игр и предназначенной. Только зэки предпочитали в прогулочное время максимально использовать солнце и сидели и ходили во дворе, а комната как правило была пустая. Она была удлиненная типа коридора, в одном торце была дверь выходящая во двор и всегда открытая. Окон не было и поэтому дальний конец был изрядно темный. Вот в этом дальнем конце я и уселся с напарником, причем я сел спиной к двери, как бы специально предоставляя моему врагу возможность подкрасться незаметно. Риск на самом деле был не столь велик, как это может показаться, поскольку тюремная жизнь обостряет, и у меня в частности весьма обострила, интуицию и я довольно уверенно к тому времени чувствовал опасность затылком и был уверен, что сумею в последнее мгновение опередить моего врага, если он приблизиться. Была в этом, конечно, и эйфория, подобно той что в истории с Бамбино.

   Но мне не довелось проверить в тот раз свои экстрасенсорные способности и реакцию. Едва мы с напарником уселись, как два здоровых амбала и достаточно крупных авторитета, всегда играющих на прогулках в нарды во дворе на одном и том же месте, поднялись, прихватили свои нарды, зашли в комнату и уселись у входа прикрыв таким образом мне спину.

   Я с этими амбалами ни до, ни после не обмолвился ни словом, даже «здрасте-досвиданья», и даже имен их не знал и не знаю. Конечно они мало рисковали. Маловероятно было, что ради того, чтобы достать меня Моня и на них полезет с ножом, тем более после только что полученной им психической травмы. Мало, но не исключено - поведение уголовных типов не всегда предсказуемо. Мало рисковали, но рисковали все-таки своей шкурой, а не нарушением корпоративной морали. Корпоративную мораль они, кстати, тоже нарушали: Моня был их корпоративный коллега, а я фраер, представитель другой, чуждой корпорации. Но я бросал вызов не только Моне, но в некотором роде всей их корпорации. И в них хватило благородства, чтоб прочесть это правильно. Они показывали мне, что «среди нас не все Мони, вот мы не хуже тебя»! Может они думали не совсем так или вообще не определяли для себя внятно мотивы своего поступка. Но как не крути, сравнение не в пользу адвокатов. И таких случаев за время моей отсидки было еще несколько.

   Но это лирическое отступление. Тогда же придя к адвокату (будучи к нему приведен) я застал в комнате, кроме него еще несколько зэков и среди них Турку. Все они были его подзащитными и он принимал их одного за другим в присутствии остальных, что насколько я понимаю было нарушением если не закона, то каких-то норм, поскольку понятно, что беседа адвоката с подзащитным не должна быть слышима посторонними. Но так было. Я был последним в очереди а Турку предпоследним. Когда нас осталось только двое, турку сказал мне эдаким повелительным тоном: иди ты. Понятно, что тот, кто оставался последним, имел бы возможность побеседовать с адвокатом на едине и каждому это казалось важным, в конце концов речь шла ведь не о пустяках. Но последняя очередь была моя и я сказал Турку об этом, добавив что-то вроде: а ты кто такой, чтоб я тебе уступал, давай дуй. Турку набычился взрыл землю копытом и казалось еще мгновение и он броситься на меня. Но я выдержал характер и дожал его: «Давай, давай». И Турку  пошел.

   А недели через 3 после этого Турку повесился. Пользуясь своей свободой перемещения он сделал это на лестничной клетке, привязав второй конец ремня к перилам и прыгнув в пролет. Смерть наступила мгновенно от разрыва шейных позвонков. Узнав об этом я не мог не вспомнить Дани. Рациональная прокрутка ситуации убеждала (или я себя убеждал с ее помощью), что я не виноват нисколько в его смерти. В истории у адвоката ведь действительно была моя очередь, а то, что я его когда-то назвал «маньяком», так он этих «маньяков» столько наслушался и до и после… И наконец, понятно, что решающим фактором в его смерти была его жена. И все таки еще долго на душе у меня было противно.

   С Дани же судьба свела меня еще раз при обстоятельствах нелегких для меня и трагических для него. Было это с год спустя после суда и меня тогда после многих драк упаковали в самую тяжелую морилку в  тюрьме. Тяжелей может быть была  психушка, но там мне не довелось побывать, хотя один раз меня туда пытались упечь, слава Богу, не совсем удачно. Называлась еа перевалка «маавар», что в дословном переводе означает «переход», «переходник» и в нормальном своем предназначении была не морилка, а имела функции, соответствующие описанной во многой литературе российской «перевалке». Естественно, с теми отличиями, с которыми все в Израиле, отличается от всего в России. Т. е. это был эдакий накопитель распределитель, куда свозили зэков со всех тюрем Израиля и откуда перетасовав их развозили кого в другую тюрьму, кого на суд, кого в больницу и т. п. Делалось это, чтобы не возить каждого в отдельности из пункта А в пункт Б, т. е. просто для экономии транспортных расходов. Описанная в литературе русская перевалка, была классическим местом случайных встреч друзей и знакомых по воле, которых судьба разбросала по разным точкам ГУЛАГа. В израильском «мааваре» это тоже имело место, но гораздо больше «маавар» был местом непредвиденных встреч кровников, классическим местом сведения счетов и разборок. Дело в том что в упорядоченной израильской тюрьме начальству положено следить и оно более менее заботится, чтобы кровники не попадали в одну камеру и желательно даже в одно отделение. В бардаке «маавара», где происходит непрерывная смена приезжающих-отъезжающих, за этим уследить невозможно. Одно это делает «маавар» не самым приятным местом в израильской тюрьме.

   Но еще более давящим обстоятельством является сама бесконечная сменяемость населения. Когда люди долго сидят в одной камере, они притираются друг к другу, устанавливается какой-то порядок, неважно иерархический или демократический, какой-то устоявшийся характер отношений. В «мааваре» же, каждый подозревает неизвестного другого в намерении утвердиться за его счет и не дожидаясь этого растопыривает локти и стремится отвоевать себе жизненное пространство с запасом. Тем более, что в обычной камере и места в всех постоянные, в «мааваре» же при постоянной сменяемости идет и постоянная борьба за лучшие места,  а в любой камере есть места лучше и хуже. Поэтому непрерывно идет страшно изнуряющий собагатник. Добавьте к этому ужасную грязь - кому охота убирать в месте, куда попал на 2-3 дня, добавьте неравномерную пульсацию населения, один день в камере довольно свободно, на другой набивают столько, что негде даже сесть и некоторым приходится стоять, добавьте отсутствие прогулок - 24 часа в камере, добавьте отсутствие окон и спертый воздух и вы поймете, что даже несколько дней в «мааваре» это хорошая пытка. Но  начальство используя то обстоятельство, что «маавар» был при рамльской  тюрьме, поскольку она центральная, додумалось приспособить его для наказания особо непокорных. Высидеть там 2-3 дня, ну неделю, было еще куда ни шло, но я отсидел там 3 месяца, а был один, который на момент, когда я оттуда выбрался, сидел уже 9 месяцев и оставался еще сидеть.