Господи, подари нам завтра!

Сами бы вовек не решились».

Когда Фаня вошла во двор, муж сидел на балконе с газетой в руках. Увидев жену – вздрогнул. Поспешил ей навстречу:

– Ну как сегодня базар, Фанечка?

– Что ты хочешь знать? Почём сегодня картошка? Или невесты?

– Голос Фани шипит и пенится от злости, как масло на сковороде.

– Какие невесты? Что с тобой? Что за муха тебя укусила?

– Что за муха? – Фаня поджимает губы. – Твоя дорогая сестричка – вот кто эта муха! За кого ты хочешь отдать свою единственную дочь? Что, у тебя хлеба для неё нет? Или крыши над головой?

– Фаня, опомнись! Что ты такое городишь? Как только у тебя язык поворачивается? Она же его любит!

– Скажи мне, пожалуйста, когда это она успела полюбить, если ни разу еще его не видела? – Фаня, словно кошка, подманивающая неразумного мышонка, смотрит на мужа.

А он, не замечая подвоха, простодушно выпаливает:

– Как не видела? Что ты несёшь? Они же вместе работают!

– И родная мать узнает об этом последней? – фейерверком взвивается Фаня. – Конечно, кто я для вас? Большой начальник? Близкая родственница? Если завтра умру – вы и ухом не шевельнёте.

Вообще могли бы мне ничего не говорить. Приводите сюда этого разводного с его байстрюком. Приводите. А я лягу в гроб. Заодно отпразднуете и свадьбу, и похороны. Одним махом. Дешевле обойдётся, – кричит она уже чуть ли не в голос.

Он укоризненно качает головой. И выходит во двор, осторожно прикрыв за собой дверь,.

Через полчаса на балконе появляется Фаня. В руках у неё таз с бельём. На шее висит монисто из прищепок. «Ну и тяжеленные же эти чертовы пододеяльники, – думает она, – конечно, этот бездельник мог бы и помочь. Но просить его об этом? Ни за что! Скорее камни заговорят человеческим голосом». – Она украдкой из-за белья бросает взгляд во двор, на лавочку, где сидит муж, вперившись в газету.

– Фанечка! Вы убиваете себя этой стиркой. У вас же не бельё, а снег, – слышится снизу голос дворничихи Кати. – Оно же сияет!

Кате скучно. Жарко. Хочется с кем-нибудь поговорить. Но Фаня и бровью не ведёт. Ей сейчас не до досужих разговоров. Ярость в ней клокочет как кипяток: «Так я ему и поверила, что он читает. Небось кошки на душе скребут. Смотрит в рот своей дорогой дочурке, а она им вертит, как хочет. Её слово для него закон. Только и слышно: «Мусечка туда, Мусечка сюда». А у этой Мусечки в голове ветер гуляет. Конечно, в своём деле она таки да, большой спец, люди к ней едут со всего города, но в жизни – ни бум-бум».

– Всё-таки домашняя стирка – это домашняя стирка, – тянет свое Катя.

Фаня берёт пустой таз и уходит, так и не проронив ни слова. «Чёрта лысого с тобой поговоришь. Тоже мне, врачиха недоученная. Только шкуру шпрыцем дырявить можешь», – думает дворничиха.

Через несколько минут во дворе слышится яростный стук ножа.

Фаня взялась за обед. Она режет, кромсает, отбивает, а думает, конечно, только об этой дурёхе Муське. «Нечего сказать, нашла добро. То-то боится показать его людям. Ладно уже, чёрт с ним, что был женат. Но воспитывать чужого ребёнка? Такой хомут на шею одевать. Кто ей за это скажет спасибо? Еще неизвестно, что из него вырастет. Чужая кровь – это чужая кровь!» Фаня внезапно замирает на месте: «Б-же мой, Фейга, что ты несёшь? – шепчет она. – Какая чужая кровь! – И припечатывает рот ладонью, словно боясь, что кто-то услышит её. – А Мусечка?! Ты забыла, как после войны вы три года искали свою девочку по детдомам? Где у тебя доказательства, что это твоя дочь? Где, я у тебя спрашиваю? Наверняка она погибла вместе с мамой. Катя своими глазами видела, как их гнали к Яру. Девочке исполнился год, когда началась война. Вовчика забрали на фронт в первую же неделю. А потом и тебя. Даже не дали сдать последний экзамен – хирургию. Какой ты запомнила её? Синие глаза, чёрные волосы. А куда же девалась родинка на левой руке? Б-же, Фейга, ты совсем рехнулась! При чём здесь родинка? Какая разница? Родинкой больше, родинкой меньше. Главное, когда девочка увидела тебя в первый раз, она так крикнула: «мама», что стёкла задрожали. А Вовчик заплакал, как женщина».

Несколько минут Фаня стоит, прикрыв глаза, затем стремительно перегибается через подоконник:

– Вовчик, слышишь? Хватит читать. Хватит! Оторвись хоть на минутку от своей газеты. Они там уже всё решили без тебя. Иди звони своей бестолковой дочери. Скажи, чтобы в субботу этот человек без мальчика не приходил. А потом сбегай, купи полсотни орехов. Я испеку штрудель для ребенка. И смотри мне – никаких газетных киосков и книжных магазинов! Одна нога здесь, другая там!