Рассказы, эссе, философские этюды

   Итак, приморская окраина Одессы -- Большой Фонтан. Берег -- узкая полоса песка с повылазившими на него из моря скалами. Скалы делят полосу на уютные пляжики, прижатые к морю почти отвесной стеной высокого обрыва. Когда поднимаешься от моря наверх, в нос ударяет острый запах полыни, распирающей грудь неясными желаниями. Это - когда-то бескрайняя полынная степь, от которой наступающий город оставил совсем немного.

   Некоторые домики повылезли уже на самый обрыв и рискуют свалиться в море при очередном оползне. Одноэтажные домики с двориками, огороженными частокольчатыми заборами, с непременными абрикосовыми и вишневыми деревьями. Хаотично повыскочившие на край обрыва лазутчики города далее сменяются ровными шеренгами улочек из таких же домиков с двориками. Тут нет улиц Ленина и Имени 23-го съезда комсомола, зато попадаются космополитические Руала Амундсена и Фритьофа Нансена, а большинство безобидно нейтральные, но скрыто не признающие советскую власть, Арбузные, Вишневые, Березовые.

   Я брожу в этом сонном царстве, залитом ласковым майским солнцем, погруженном в одуряющий запах цветущих акаций и моря, запах весны, мая в Одессе. Я заглядываю за частоколы заборов, высматривая цепким взглядом груды кирпичей или извести. Так я узнаю, что в доме есть шанс получить работу. Я -- шабашник строитель в грязной и драной одежде, по виду бродяга и алкаш, пропивающий заработанное. Так во всяком случае должны воспринимать меня незнакомые, а знакомых у меня здесь нет. Но я также принц крови с незримой мантией за плечами.

   Я замечаю во дворе одного из домиков кучу извести и звоню. Из дома выходит неказистая на вид девушка в джинсовой юбке веником и грубошерстном волохатом свитере на два размера большем, чем ей нужно, скрывающем фигуру. У нее неопределенного цвета волосы, круглое ничем не примечательное лицо с курносым носом и болотного цвета глазки. И только великолепной лепки грудь не может скрыть даже этот ее маскировочный свитер. Несмотря на ее невзрачный вид, я зажигаюсь с первого взгляда, не отдавая себе в этом отчета и тем более не понимая, как столь невидная девушка могла сразу так сильно вдохновить. Позднее я узнал, что ни одного меня Алена, так звали ее, зажигала с первого взгляда и никто не мог понять чем брала она в плен их сердца. Со временем я заметил, что в болотного цвета глазах ее блуждают "колдовские" огоньки. Потом я обнаружил, что под ее балахонистой, маскировочной одеждой, которую она носила почти всегда, скрывается фигура гоевской "Махи обнаженной". Но не в фигуре, которую она всегда почти скрывала, и не в болотных огоньках в глазах был секрет ее очарования. Он был в том таинственном феномене, который некоторые называют женским магнетизмом, и огоньки в глазах были лишь отсветом того, что наполняло ее и тянуло к ней мужчин. В любом смешанном обществе, где бывала Алена, других женщин как бы не существовало, мужчины видели одну ее. Это влечение не было холодным и отстраненным обожанием неземной красоты. Никто не чувствовал себя скованным в ее обществе. Но при этом никто не отваживался домогаться близости с ней. Она была королева. Так ее называли в ее среде. Называли, конечно, в шутку, к тому же по весьма распространенной в таких случаях причине -- ее фамилия была Королева. Но за этой шуткой скрывалась никем не высказанная, никем даже не понимаемая, но всеми ощущаемая доля истины.

   Я спрашиваю ее, не собираются ли они строить или штукатурить. -Да, они собираются штукатурить дом снаружи, но неизвестно когда, это решает мама, нужно еще чего-то, кажется цемент или денег, расплатиться с мастером. Я прошу узнать, когда и что, я потом зайду. И пусть она скажет мне, что я -- хороший мастер, можете посмотреть мою работу на улице такой-то, и я не дорого возьму, и не стоит им упускать такой случай, пусть мама поторопится. Мы серьезно и вежливо ведем эту чисто деловую беседу, но пресные наши речи окрашены неясными еще предчувствиями.

   Пропев деловую часть со всеми возможными фиоритурами (дело для меня отнюдь не пустяк), я осторожно начинаю забрасывать удочки на другой предмет.

   -А чем она, вообще, занимается ? - О, она готовится к вступительным экзаменам в консерваторию. Она в этом году только закончила музучилище и обязательно должна поступить. Так хочет мама. Но и она сама тоже. И вообще... - А по какому инструменту? -- По скрипке, но она играет и на пианино и на гитаре (позже узнаю, что и на ударных и еще на много чем). - А кроме того, что вы готовитесь, вы иногда все же выходите погулять для отдыха? - Нет, нет, до экзаменов все это исключено. - А я думал, вы мне покажете Одессу, я приезжий и не знаю города, - вру я наполовину. Я проучился в Одессе первые два курса института. - Я бы с удовольствием, но до экзаменов не могу. Экзамены -- это свято.

   Я ухожу немного разочарованный, но больше обнадеженный. Во-первых, мы договорились, что через пару дней я зайду узнать, что сказала мама, и она обещала на маму повлиять, и я уже чувствую, что перед ее влиянием не устоит и мама, как и все прочие. Во-вторых, впереди девятое Мая и неужели она и на праздники не оторвется от своих занятий.

   До девятого Мая я захожу к ней еще пару раз. Я узнаю, что мама предпринимает действия, что через недельку можно будет начать -- Ну а как насчет того, чтобы погулять? -- Нет, нет, она должна готовиться. -- Ну, неужели и вечером девятого Мая она будет готовиться? -- Ну, на 9-е может быть на пару часиков она сможет оторваться, она подумает. И спросит маму.

   Мама пожелала увидеть меня, как на предмет найма, так, насколько я понял, еще более на предмет разрешения своей дочери выйти со мной погулять. Я был представлен. Мама оказалась строгой интеллигентной дамой, инспектором каких-то училищ, не уездных, правда, но все же. Я стараюсь разыграть пролетария, простого, но порядочного. Мама не стала лезть мне в душу, выясняя что и как, но, по-моему, ее с ее педагогическим опытом я не провел, в отличие от ее юной дочки. В моих речах она уловила, если не высшее образование, то по крайней мере хорошую начитанность хорошей литературой. Во всяком случае, я был одобрен и на предмет найма и на предмет погулять с дочкой. Итак 9-го мы идем гулять.

   Мы идем по улице Пушкина к морю. Алена исполняет роль гида, открывающего простому, как грабли, провинциалу культурный город Одессу, а я тщательно изображаю этого провинциала, никогда не бывшего в крупном городе, не понимающего и презирающего культуру.

   - Вот видите, это музей живописи -- говорит она с пафосом. -- А что в нем? -- В нем картины художников -- поясняет Алена, сбавляя пафос, чувствуя, что музей меня не поразил. -- И вы в нем бывали? -- спрашиваю я с изумлением человека непонимающего, что там можно найти интересного. -- Да -- отвечает она уже с нотками смущения. -- И неужели Вам нравится рассматривать картины? -- Да, нет, -- уже совсем сникает она -- но надо хоть раз посмотреть, ну чтобы знать, что это. - Я бывал в этом музее не раз и не два в мою одесскую студенческую юность и до сих пор хорошего помню "Евангелиста Луку" Франса Гальса, равного и даже близкого к которому ничего гальсовского нет ни в Третьяковке, ни ленинградском русском музее.

   Я не сомневаюсь, что и музыкальная Алена неравнодушна к живописи. Но... классическое чувство неудобства, даже вины, которое, как правило, испытывает интеллигент в обществе "простого", но хорошего, дружественного человека. Тут и нежелание показаться заносчивым, демонстрирующим свое превосходство, и боязнь попасть в "ненормальные", не от мира сего.