О Жизни, Смерти и Любви (СИ)

Вторая встреча. Даже не встреча, мы провели «вместе» три месяца, если это вообще можно так назвать. Мой юношеский максимализм ставил свои знаки препинания, изменяя смыслы происходящего в каждом дне. Как и в последнем дне нашей общей жизни. Ровно через восемь с половиной месяцев её не стало. Тогда-то и началось мое «После»…

Я слышала про «эффект бабочки». Говорят, если вернуться в прошлое и убить бабочку, то всё настоящее изменится. Эта мысль сверлит мой мозг вот уже пятнадцать лет.

Ох уж эти Перекрестки – судьбоносные моменты, где нам приходится выбирать, хотим мы того или нет, принимать решения, изменяющие нашу жизнь навсегда.

У мамы был свой Перекресток, на котором она выбрала продолжать путь без моего отца. Каковы последствия? По тем, а может и другим причинам, но сегодня его тоже нет в живых. Остается только гадать, как бы оно было, прими она другое решение. Какой бы была её жизнь? Мое детство?

Я часто думаю, осталась бы мама живой, если бы я согласилась вернуться? Может и не пришлось бы ей тогда переходить «ту» дорогу, в тот роковой день… Кто знает?

Цепные реакции, бабочки, Перекрестки. Сколько выборов мы делаем за наш путь?

А впоследствии рождаются бесконечные вопросы, ответа на которых порой просто нет… Марина Вуль

Работаю в Израильской федерации профсоюзов (Гистадрут). Со стороны я кажусь человеком закрытым, но в действительности это не так, просто я слишком чувствительна ко всему, что происходит вокруг и потому мне самой с собой бывает трудно. Очень люблю читать, люблю театр и классическую музыку, обожаю учиться и познавать новое.

На проект меня привело чувство, что проходят годы, жизнь пролетает и очень хочется создать что-то для души, сделать что-то самой. Я искала среду, где могла бы раскрыться, почувствовать себя счастливее, найти свое призвание, новое дело, хотела выйти из рутины, в которой находилась в последние годы.

Мой рассказ «Летний дождь» родился совершенно спонтанно. Думаю, что в нем затронуты не только мои личные проблемы – черствость, равнодушие, с которыми часто сталкиваюсь сама. Мы заняты осуждением окружающих, вместо того, чтобы понять и принять их. Мы уже давно не знакомимся со своими соседями.

Мне очень хотелось подчеркнуть, как важно открываться, быть добрее друг к другу. Ведь в нашей «скорлупе» мы часто не видим красоту, что правит миром. И когда мы её замечаем, то для злости и ненависти уже не остается места. Летний дождь или поэзия одиночества

Ну вот еще чуть-чуть, и я дома… И что это кошелка-то тяжелая такая? Что я туда напихала? Господи, серость-то какая! Tак вот прям на грудь и давит. Дышать нечем. Задолбали на работе. Поди туда, принеси то…

Крутишься как белка в колесе, стараешься. Ну, хоть бы одно слово, душу греющее сказали! Не-е-ет! Зато, если что не так… ух!

Так сразу и понимаешь – хуже тебя на свете нет. Домой!

А дома-то что? Ну, приду. Разгружусь. Посмотрю кругом. Боже! Что меня в пятницу ждет! Потом сяду на кухне на минуточку с думами своими. Опять вот мужик никакой попался. И где он, вот этот, у которого в сердце никто моего места не займет, как у Керен Пелес, помните? Хорошо поет, душевно.

Дети соседские… молчат только когда едят. Наверное, не часто у них это бывает. Мамашка, понятное дело, такая же… Бедная, конечно, женщина. Муж пьет не в себя. Троих детей кормить нечем. Как что задумает приготовить, яичницу, к примеру, так сразу ко мне приходит: «Милочка, дай яичек, как получка придет, сразу куплю и отдам». Получка, наверное, адреса её не знает. Интересно, что у нее сегодня в меню?

Ну вот. Во двор свой любимый зашла. А воняет-то как! Опять мусор не убрали. Дети бешеные носятся, орут, музыка нанайская из каждого второго окна… Всё такое несчастное, некрасивое, убогое…

Но всё же есть что-то, что поддерживает силы! Приду домой, кошелки покидаю и включу музыку – утверждающего Брамса или страстного Стравинского, а может быть ужасно грустного Петтерсона. Их произведения написаны так давно, но их я понимаю, скорблю, радуюсь, грущу вместе с ними.

Выбрала Брамса, устроилась в своем стареньком, потертом, но очень уютном кресле, закрыла глаза и потихоньку начала растворяться в звуках, переноситься в другую реальность…

И вот в оргазмическое крещендо вклинился посторонний звук, еще один, еще… на пушинке одуванчика зигзагами спускаюсь с облаков…

Звонок в дверь. Мое сердце упало от разочарования. Не совсем еще вернувшись в реальность, открываю дверь.

Соседка. Это стоит описания! Значит так: совершенно растоптанные, потерявшие всякую форму обувки, какой-то балахон, похожий на археологическую находку и совершенно не позволяющий догадаться, что под ним. И вот голова – такой большой ком ваты, из кома торчат куски без всякого порядка – её волосы. Но! Надо отдать должное попытке приукрасить облик – спереди прицеплена этакая заколка в виде огромной бабочки, она (бабочка) переливается всеми цветами радуги и кажется абсолютным пришельцем на этом… всём.

Так и кажется, что эта бабочка переносит повсюду свою хозяйку из одного места в другое. Из этой замысловатой оправы угадывается лицо. Оно выдержано в общем стиле – трудно определяемое, цвета немытого. Глаза… жалостливые такие! Из-за балахона выглядывает голова-ребенок, маленькая копия мамашки, с тем же выражением глаз. Открывается рот, и из него звучат совершенно ожидаемые слова, совершенно ожидаемым тоном, с выражением всей боли еврейского народа: «Милочка, здравствуйте, увидела вас из окошка и вот прибежала. Выручайте, решила щей наварить, а капусты нету. Они, детки мои, вокруг меня ходют, ходют».

Теперь понимаю, голова из-под балахона – «группа поддержки». Без слов тащусь на кухню, приношу что было – половину кочана капусты. «Красавица моя, не знаю, как благодарить!» – ну, сейчас еще вернуть пообещает. Не дожидаясь окончания звездопада благодарностей, закрываю дверь. Она не обидится, с ней по-другому не обращаются.

Ну, вот скажите вы мне, ради бога, где все мои восторги от вечно прекрасного? Это вот моя земная жизнь – сплошное уныние, серость, нищета и жалость. Назовешь её прекрасной? Или, хотя бы, может быть есть надежда, что она станет хоть чуть менее серо-тягучей?

Ладно уж, коль меня на землю эту цветущую, непонятно кем обетованную, вернули, пойду, займусь прозой – вынесу мусор…

На улице по-прежнему серо и тускло.

И вдруг… вся эта небесная бетонная серость разверзлась с шумом и грохотом надо мною, и словно открылся верхний этаж… а оттуда капля за каплей, весомые, огромные и вслед – лавина водная! Она, наполненная солнечным светом, восторгом, переливается всеми цветами радуги. Будто кому-то там наверху на всю эту убогость смотреть надоело, и всё кругом преобразилось, ну то есть совершенно!

Дерево… откуда оно? Какое красивое! И дети… как бы хотелось поплескаться с ними в луже!

Летний дождь… Чудо какое! Откуда это?! Стою, сознание прямо потеряла, наверное, с открытым ртом. Будто кто-то другой, не я.

Лавина, теплая, ласковая и вместе с тем мощная невероятно. Она будто вымыла меня всю изнутри, в глазах прояснилось. Будто бестелесной стала, грудь расширилась, наполнилась пьянящим воздухом, и парю я тут как воздушный шарик, покачиваясь на волнах… Все заботы, думы – суета одна.

Ну и хрен с этими мужиками, красоты такой не видят (меня-то есть). Главное, что мне с моей новой радостью совсем не одиноко. Хорошо бы соседка сегодня зашла, я бы ей еще и картошечки к щам подарила. Про бабочку её мысль пронеслась. Ведь может быть, эта бабочка – воплощение её неосознанной тяги к лучшей красивой жизни, наполненной цветами и радостью. И вообще, не всем в жизни был дан шанс познать это вечно прекрасное, и не всем в свое время сказали: «Можно. Иди и твори». Не всем в детстве говорили: «Ты самый лучший и любимый, я всегда буду рядом!» За что же их презирать теперь, и что это даст?

Вот если бы всех людей на свете обмыл этот чудесный летний дождь, и все бы поняли, что единственное, что может нас спасти – это любовь, любовь друг другу, к бегающим, ползающим, цветущим и растущим…