Из книги «Большой голод» рассказы 1932–1959

— Мэри Осака, я тебя очень люблю, — сказал он.

Мэри Осака вскинула свои крепкие руки и развернула его лицо к свету.

— И я тебя люблю, Минго. А ты не знал?

Она поцеловала его. И Минго Матео почувствовал, как его душа стекла в каблуки туфель — очень дорогих туфель, самых лучших, с квадратными носками, из свиной кожи, ценой в двадцать долларов, равной его трехдневному заработку.

— Я влюбилась в тебя сразу, когда ты пришел сюда три месяца назад, — сказала она. — Но, Минго, ах, нам нельзя… мы не должны… это невозможно… у нас ничего не получится!

Минго вытер руки о полотенце, набрал воздуху в легкие и заявил:

— Все получится. Все возможно. Возможно…

Продолжить разговор не представилось возможности. Громыхнули раскрывающиеся в обе стороны двери, и в кухню, размахивая руками и крича, ворвался Сегу Осака.

— Слочно! Быстлей! Плинесите им два «чоп-суи», плинесите один чай такой зе, слочно, да!

Повар Винсент Толетано подошел к печи, зачерпнул половником две порции из большого котла и вывалил на раздаточный поднос. Винсент Толетано был гордым филиппинцем — угрюмым, вдумчивым мужчиной, который только из-за дефицита рабочих вакансий работал, а большей частью плевал на японцев. После того, как Мэри убежала с заказами, и Винсент Толетано остался наедине со своим соотечественником Минго Матео, он сказал:

— Минго, друг мой, я вижу, у тебя горячая любовь к этой японской девушке. Ты с ума сошел, Минго. Ты позоришь всю филиппинскую нацию.

Минго Матео развернулся в его сторону, сложил руки на груди и, выпятив подбородок, впился испепеляющим взглядом в Винсента Толетано.

— Толетано, я был бы очень благодарен тебе, если бы ты занимался своим собственным делом. Зачем, как воришка, подсматривать, если ты видишь, что у меня любовь с этой замечательной девушкой?

Винсент ответил:

— Я имею право подсматривать. Эта девушка — японка. Нехорошо целоваться с таким сортом женщин. Тебе лучше было бы помыть губы с мылом.

Минго улыбнулся.

— Она очень красивая, да, Винсент? Может быть, ты слегка ревнуешь?

Винсент скривил губы так, будто почувствовал какой-то гадкий привкус во рту.

— Ты — дурак, Минго. Меня тошнит от тебя. Предупреждаю, если ты еще раз поцелуешься с Мэри Осака, я брошу эту работу.

— Бросай, — пожал плечами Минго. — Меня это не волнует. Но я никогда не брошу целоваться с Мэри Осака.

Винсент медленно склонился над разделявшим их столом, и в его голосе зазвучали грозные ноты:

— А как тебе понравится, если я расскажу обо всем этом в Объединенном Филиппинском Братстве? Как тебе это понравится, Минго? Как тебе понравится, когда я встану на трибуну перед Братством, позвоню в колокольчик и скажу всем: «Этот человек, этот Минго Матео любит японскую девушку!» Как тебе понравится это, Минго?

— Мне все равно, — ответил Минго. — Говори хоть всему миру. Это сделает меня только счастливее.

Винсенту Толетано было еще что сказать, но на кухню вошла Мэри.

— Свиное рагу с овощами на двоих, — бросила она, подходя к Минго.

Винсент швырнул две тарелки на стол и навалил заказанное. Мэри продолжила прерванный разговор с Минго. Винсент гневно поливал рагу подливкой.

— Ничего у нас не получится, Минго. Ты знаешь, как Папа относится к тебе, к Винсенту. Ко всем филиппинцам.

Она стояла очень близко к Минго — миниатюрная ладная девушка, и ее черные волосы нежно и приятно касались его ноздрей.

— Приятный запах, — сказал он, вдыхая блеск ее антрацитовых волос. — Какая разница, что думает твой папа? Я не твоего папу люблю. Я люблю тебя, Мэри Осака.

— Ты не знаешь Папу, — улыбнулась она.

— Знаю, я с ним поговорю.

Возможность представилась незамедлительно: двери распахнулись, и Сегу Осака, размахивая короткими ручонками, влетел на кухню.

— Слочно! Быстло! Принесите еще два лагу, часо, часо!

Его резвые черные глаза метали молнии. Хлопнув себя по лбу, он ускакал обратно в зал. Они расслышали, как он что-то пробормотал на японском про филиппинцев. Неожиданно Минго Матео упал на колени и обнял Мэри Осаку за талию.

— Ох, Мэри Осака, — выпалил он, — пожалуйста, будь моей женой.

— Минго, осторожно!

Попятившись, она пыталась высвободиться из объятий, но он, не вставая с колен, преследовал ее. Когда она, наконец, вырвалась и вышла с заказами в зал, Минго Матео обреченно осел на пятки и уныло повесил голову. На другом конце кухни, скривив презрительно губы, стоял Винсент Толетано. Его лицо говорило: «Это конец». А его холодные глаза говорили еще больше.

Сняв свой поварской колпак, Толетано швырнул его на пол и, вытирая об него ноги, стал развязывать фартук, который в конце концов последовал вслед за колпаком.

— Все, я ухожу, — сказал он. — Это слишком много для одного филиппино.

Но глаза Минго Матео были прикованы к еще раскачивающимся дверям в зал. Сидя на пятках, он наблюдал за их монотонным глухим движением — туда-сюда, туда-сюда… пока они не остановились. Его плечи обвисли потерянно, подбородок тяжелым камнем лег на грудь. Винсент Толетано подошел к нему.

— И это — мой земляк! — оскалился он, затем схватил Минго Матео за волосы, развернул лицом к себе и с оттяжкой хлестанул сначала по одной щеке, потом по другой. Потом, по-прежнему держа его за волосы, от всего сердца плюнул ему в глаза.

— Фу! — бросил он, отталкивая Минго. — Позор на честное имя филиппинского народа.

Минго не сопротивлялся. Слезы выкатились из его глаз и потекли по смуглым щекам. Винсент вышел. Слышно было, как громко хлопнула за ним дверь служебного выхода. Минго, пошатываясь, поднялся на ноги и умылся холодной водой, массируя щеки длинными тонкими пальцами, пробегая ими по волосам и скрежеща зубами от накатывающей волнами горечи, которая, как лихорадка, сотрясала все его тело. Мэри Осака таким и застала его, вернувшись на кухню, — бьющимся в рыданиях у раковины, и рыдания эти были громче хлещущей из крана воды.

Она поставила поднос с тарелками на стол и обняла его. Он покорно положил ей голову на плечо. Она провела рукой по мокрым волосам Минго, потом сжала его тощие плечи своими маленькими, но крепкими ладошками.

— Ты не должен, Минго, не должен…

— Нет ничего лучше тебя на этом свете, — выдавил он. — Лучше умереть без тебя, Мэри. Мне все равно, что говорит Винсент, или твой папа, или кто-нибудь.

Винсент? Она поглядела вокруг и поняла, что повар ушел. И вдруг Минго воспрял, его глаза засияли, руки стиснули ее хрупкие плечи, и пальцы впились в ее тело.

— Мэри! Какое нам дело? Он говорит, филиппинцу — позор жениться на японке. Японке, он говорит, позор жениться на филиппинце. Ложь, большая ложь, все это. Так как только сердце — вот, что считается, и сердце Минго говорит всегда — бум, бум, бум про Мэри Осака.

Лицо Мэри Осака просветлело, глаза наполнились упоением.

— О, Минго!

— Мы поженимся, да? Нет?

— Да!

Он хватил воздуха, счастливо рассмеялся и грохнулся на колени перед ней. Он целовал ее руки, двигаясь от запястий к пальцам. В тот момент, когда он дошел до их кончиков, на кухню в очередной раз влетел Сегу Осака.

— Слочно! Слочно!..

И тут он увидел Минго Матео у ног его дочери.

Минго Матео сказал:

— Мистер Осака, если вы позволите…

— Нет, нет, нет! Все вон! Слочно! Пошел! Вон!

Он был невысок, этот Осака, но кряжист и силен. Его руки мгновенно оказались на вороте Минго. Послышался треск разрываемой одежды, и Осака поволок посиневшего лицом Минго прочь из кухни.

— Но, мистер Осака! Это любовь! Я жениться!

— Нет, нет, нет. Нет, нет, нет.

Вылетев в переулок, Минго успел заметить, как маленький крепыш хлопнул дверью, и услышал клацанье замка. Из-за двери — на японском — долетели разъяренные вопли Осаки и не менее страстные тирады Мэри. Минго вскочил на ноги, бросился к двери и забарабанил в нее кулаками.

— Не обижай ее, — кричал он, — не трогай!

Голоса внутри становились громче. В отчаянии он ринулся на дверь. Затрещало дерево, и замок и петли не выдержали. Мгновение стояла тишина. Потом яростный крик пронзил ночь, и Сегу Осака завопил: