Корни неба

Эйб Филдс проверил, в порядке ли аппарат, и сделал с него хороший снимок - увековечил рыжие волосы в ярких бликах лучей, пробившихся сквозь сухой тростник стен хижины, шейный платок в красную горошину, физиономию боксера в перерыве между раундами и голый торс, - он сделал этот снимок скорее для того, чтобы заглушить в себе сочувствие.

- А потому можете передать, что я даю слово, - повторил Морель, при условии, что он оставит нам лошадей и оружие...

Он проводил Эйба Филдса дружеским взглядом. "Славный парень этот маленький фотограф. Смелый и готов помочь, весь так и светится добротой под внешним равнодушием. И на него не пришлось бы давить, чтобы он вместо своего аппарата схватил пулемет и кинулся защищать моих великанов. Нескладный, щуплый, близорукий, со своим еврейским носом и курчавыми волосами, несомненно, гораздо больше пострадавший во время аварии, чем хочет показать, этот человек явно готов броситься нам на подмогу в нашем великом бессмертном деле. К тому же хорошо, что он оказался здесь; очень важно, чтобы он сделал хорошие снимки, они взбудоражат общественное мнение. Нужно, чтобы все узнали, как в наш век приспособленчества и капитулянтства люди продолжают сражаться за честь называться людьми и за то, чтобы их смутные надежды поднялись на новую высоту. Рано или поздно их невысказанные устремления обретут свободное дыхание и плоть, вырвутся на поверхность в победном цветении. От Байкала до Гренады и от Питтсбурга до озера Чад скрытая весна, таящаяся в глубинных корнях, выплеснется наружу со всей неукротимой силой миллиардов слабых, робких побегов". Морелю чудилось, он слышит, как они медленно пробивают себе дорогу к простору, к свету, к свободе; слышит их робкое, скрытное шуршание. Как трудно уловить это легкое потрескивание, едва различимый, прерывистый шорох родничков, которые стремятся дробиться сквозь толщу тысячелетий. Но у него тонкий слух, привыкший воспринимать медленное, миллиметр за миллиметром прорастание этой древней, трудной весны...

Советское кино?

Каким должно быть наше советское кино?

Вот чего советский народ ждет от своего киноискусства.

Два человека вышли в Москве из здания "Правды" и медленным шагом двинулись к той улице, где ходил трамвай. Один из них, худой и в очках, сутулый от чересчур высокого роста и канцелярской работы, шел, заложив руки за спину; у него была черная бородка и звали его Иваном Никитичем Тушкиным. Другой, пониже и не такой костлявый, выглядел довольно круглым и упитанным; звали его Николаем Николаевичем Рябчиковым; и на каждый шаг своего друга ему приходилось делать два, чтобы не отстать, отчего казалось, будто он вечно куда-то спешит. Эти двое были неразлучны вот уже двадцать лет; сидели друг против друга в одной комнате, в одном и том же информационном отделе газеты, где работали переводчиками, - один с английского, другой с французского; вместе еще с двумя семьями обитали в общей коммунальной квартире на Комсомольском проспекте.

- Да-а... - протянул Иван Никитич, который всегда начинал разговор с этого поддакивания, на которое его друг уже не обращал внимания. - Да-да-а. Видно миллионеры с Уолл-стрит не знают, что им еще придумать, чтобы отвлечь внимание американского народа от грозящего экономического кризиса и подготовки к войне... Уже несколько недель первые полосы газет посвящены приключениям, - по всей вероятности, целиком выдуманным, - этого француза, который будто бы поехал в Центральную Африку, чтобы защищать слонов от охотников... Вот та умственная пища, которую они по утрам преподносят своим читателям. А я обязан по долгу службы ее переваривать... Даже устал. Уже по ночам снится. Представьте себе, Николай Николаевич, прошлой ночью приснились целые стада слонов, которые несутся сквозь лесную чащу, топча и ломая все вокруг, так что даже земля дрожит...

- Да, я слышал, как вы вздыхали во сне, Иван Никитич, - сказал его спутник. - Слышу, как вы вздыхаете, и говорю себе: "Ага, ну и чудные сны, видно, снятся нашему Ивану Никитичу!"

- И по вашему языковому сектору то же самое происходит? Что пишут французские газеты?

- Трудно сказать определенно. Левые газеты в Париже сначала представляли все в благоприятном освещении. Сперва думали, что тут имеет место выступление против колониализма; охота на слонов - типичный пример эксплуатации природных богатств Африки западными монополиями. Но оказывается, этот Морель - агент французского Второго Бюро, посланный в Африку с диверсионными целями, хотят отвлечь внимание международной общественности от восстания африканских народов, их законных чаяний... Все это явно свидетельствует о растерянности западного мира...

- Да-а... - протянул Иван Никитич.

Двое друзей молча зашагали дальше. Сейчас они попытаются влезть в битком набитый трамвай, постоят в очереди в продовольственном магазине, вернутся к себе домой и будут дожидаться своей очереди на кухню - того получаса, который каждому выделен. Но они ко всему этому привыкли. И тому и другому было всего по сорок лет, их родители при царизме тоже были плохо оплачиваемыми писаришками. По воскресеньям они ездили за город и разгибали усталые спины, вместе гребя на лодке. Иван Никитич снимал очки, Николай Николаевич засучивал рукава, и они с улыбкой поглядывали друг на друга.

- Готов?

- Есть!

Они хватались за весла и принимались грести: багровые лица, зубы сжаты, глаза горят остервенением, иногда они чертыхались, но всегда доводили себя до полного изнеможения. А на следующий день, в восемь утра, уже сидели у себя в конторе.

- Да-а, - вздохнул Иван Никитич. - Обратите внимание, Николай Николаевич, слоны ведь такие занятные животные. Жаль, что наше кино не позволяет нам чаще любоваться ими в природных условиях, на воле. Слон, Николай Николаевич, заслуживает того, чтобы его хорошенько изучали. У нас в зоопарке их два, я иногда вожу туда племянников с познавательной целью, чтобы они хоть видели, что такое слоны...

Он не закончил фразы и вздохнул.

- Прошлой зимой в цирке показывали прекрасный номер дрессировки слонов, - сказал Николай Николаевич. - Помните?