Слуньские водопады

Меж тем Дональд был действительно полностью равнодушен ко всем деловым вопросам. И это производило наилучшее впечатление. То, что оба торговых партнера, казалось, рвутся войти в контакт с фирмой "Клейтон и Пауэрс", Хвостик, в глубине души крайне удивленный, отчасти приписывал состоянию и поведению Дональда, поведению в двояком смысле этого слова, что вдобавок очень и очень сочеталось с его наружностью.

Это была своего рода пытка впечатлениями, то, чем они тут занимались. Дональд делал это непреднамеренно, а Хвостик сознательно этим пользовался, прямо-таки наслаждаясь. К тому же ему было выгодно, что Дональд часто не понимал, что же, собственно, происходит. Он только весьма корректно и уверенно реагировал на технические высказывания.

Когда спустя два дня "Кобра" отошла от причала, все было в полнейшем порядке и превосходные результаты переговоров покоились теперь в папках Хвостика. Прислонясь к поручням рядом со стариной Пепи и Дональдом, стояли доктор Харбах и пасторша Крулов, оба "ливанских кавалериста" (как скакала верхом госпожа пасторша, позднее описывал доктор Харбах), в то время как девять тромбонистов играли "Разве надо, так уж надо ехать в город мне...", что на корабле вызывало некоторое удивление, но зато имело огромный успех у оставшейся на причале толпы.

Дональд вспоминал сейчас не Монику, a la reine, "королеву".

Она присутствовала на обеде, которым, как водится, заканчивались переговоры, все почтительнейше величали ее этим титулом, она и вправду выглядела королевой. Супруга одного из компаньонов фирмы, маленького смуглого господина, родилась и выросла в Париже. Крупная пышная женщина, та же госпожа Харбах, только лет на тридцать моложе, но блондинка, и возможно, не такая глупая. За столом Дональд сидел с ней рядом. Она знала Вену. Она рассказала Дональду, что девочкой была послана туда учиться музыке и немецкому языку. Но последнее ей не удалось, потому что в Вене все сразу же переходили с ней на французский.

Дональду было знакомо это лингвистическое усердие венцев.

La reine слилась для него с Хильдой Харбах. И все-таки она при этом стояла не за лиловыми драпировками, а перед ними. При упоминании о "лингвистическом усердии" Дональду, должно быть, вспомнился английский язык Моники.

La reine причиняла ему боль, до сих пор. Именно потому, что стояла перед лиловой завесой. Если бы лиловая пелена закрыла ее, может быть, она смогла бы как-нибудь излечить его от Моники. Но так ее телесность была уж очень на виду.

Тогда, за столом, она рассказывала ему, что ее младшая сестра вышла замуж и живет в Будапеште, принадлежит dans la meme branche [здесь: к тому же кругу; branche (франц.) - отрасль (торговли, промышленности)], он, вероятно, познакомится с ее сестрой, госпожой Путник (фамилию она выговорила на французский лад, приблизительно так: Пютник).

Это произошло здесь, на палубе, - гавань постепенно исчезала из виду, а город и холмы над ним ненадолго приняли ту же форму, что при приближении к нему, покуда пароход не лег на новый "Урс, - это произошло здесь, где пассажиры длинными рядами стояли у белых поручней и смотрели на удаляющийся берег (тромбонисты уже замолкли). Дональд осознал свою замкнутость, увидел ее, как видят нечто вполне реальное, словно она была вне его, и уже отнюдь не смутно ощутил тот крючок, за который он зацепился. Только тут он понял, до чего дошел и что точило его нечто непостижимое, в то же время казавшееся ему совсем чуждым. Опять, как раньше, когда блеклая молния метнулась от него к Августу (отблеска ее так испугался юный господин фон Кламтач), он почувствовал, что падает, более того, он это знал. Левой рукой он выхватил из кармана брюк спички и, засунув в рот пустую трубку, поднес к ней зажженную спичку. Потом швырнул трубку за борт - падая, она описала дугу, - и сунул в рот обгорелую спичку.

Многие видели полет трубки. И уловили, в чем дело, кое-где даже раздался смех. От внимания господ Хвостика и Харбаха это мелкое происшествие ускользнуло. Но пасторша Крулов в тревоге широко раскрыла глаза. Выражение их напоминало выражение глаз испуганной лошади.

Ласло Путник, племянник второго шефа той бухарестской фирмы, с которой имели дело Клейтоны, был женат еще менее двух лет и жил со своей молодой женой в Будапеште на улице Лигети (ныне улица называется по-другому, за эти годы ее дважды переименовывали), когда-то уединенная, тихая местность, элегантные дома, отделенные от улицы палисадниками, за домами часто простирались обширные сады.

Это была младшая сестра "королевы", более интеллигентная, нежели сама восточная "королева", а потому в этом смысле еще менее сравнимая с мамашей Харбах; совсем другой коленкор. Во всем том, что, по выражению, позаимствованному в мире мужчин, у женщин называется "личностью", она скорее напоминала нашу Монику Бахлер.

Это все хорошо, но брак ее сразу же пошел вкривь и вкось. Ласло, по общему мнению, был весьма легкомысленным малым. Но не в финансовом и коммерческом отношении, здесь он всегда был в высшей степени дельным. Роберта Клейтона во время его визита в Венгрию по локомобильным делам он тоже сумел слегка надуть и напоследок еще заставил Роберта спустить цену. Не было Хвостика, чтобы этому воспрепятствовать, и не было Дональда, чтобы с первого же взгляда разобраться и разъяснить, что якобы существующей, пусть и ничтожной, технической ошибки нет и не могло быть. Папа Роберт, уже спешивший в гостиницу "Альпийское подворье", и технически несколько поотстал, и не хотел заниматься такими мелочами, ибо не чувствовал себя достаточно уверенно в этой сфере.

Кое-кто сказал бы - жульническая проделка с локомобилями. Но от этого Ласло всего можно было ждать. Каждый цыган-премьер Будапешта знал его, и разные премьерши в другой области искусства тоже ему были не чужды.

А тут еще этот роскошный образец женщины! Многие качали головами, наблюдая за поведением Ласло Путника, и особенно в отношении того сорта премьерш, с которыми он появлялся на людях. Они далеко не всегда были импозантны, но зато умели играть на скрипке. По городу распространилась легенда, что госпожа Путник (Пютник) абсолютно немузыкальная особа.