Избранное

— Мне пора уходить.

— Не сердись, пожалуйста, ведь я не сказал тебе ничего нового, ты же наверняка заметила, как я смотрел на тебя из окна. Холостяк вроде меня не может вечно жить один, да и дому его, заваленному всяким рабочим хламом, нужна хозяйка. Зарабатывает он достаточно и должен делить с кем–то свои доходы.

Аватыф направилась к выходу, и Арафа пошел проводить ее. В дверях девушка сказала:

— Будь счастлив!

Арафа стоял не двигаясь и тихим голосом пропел:

О луноликая, наполни чашу мне!

Прекрасней стана твоего нет на земле.

Переполненный счастьем и желанием работать, он вернулся в мастерскую, где застал Ханаша, поглощенного делами.

— Чем ты занят? — спросил Арафа.

Ханаш поставил перед ним бутылку и пояснил:

— Вот, готова и плотно закупорена, но нужно еще испытать ее в пустыне.

Арафа взял бутылку и попробовал, надежно ли пригнана пробка.

— Да, — сказал он, — испытаем ее в пустыне, чтобы никто ничего не увидел.

— Дела наши пошли на лад, и жизнь нам улыбается, так не будем сами ее портить! — с беспокойством заметил Ханаш.

Арафа подумал, что теперь, когда жизнь их устроилась, Ханаш стал дорожить ею, и эта мысль заставила его улыбнуться.

— Моя мать была и твоей матерью, — напомнил он. — Да, но она умоляла тебя не думать о мщении.

— Раньше ты смотрел на дело иначе.

— Пойми, нас убьют прежде, чем мы сумеем отомстить! Арафа снова засмеялся.

— Не скрою от тебя: я уже давно перестал помышлять о мести.

Лицо Ханаша засияло от радости.

— Дай–ка бутылку, я вылью ее содержимое. Но Арафа еще крепче сжал бутылку в руках.

— Нет, сначала мы испытаем ее, чтобы убедиться в ее действии.

Ханаш нахмурился, обиженный, считая, что Арафа просто посмеялся над ним, а Арафа продолжал:

— Я поясню тебе свою мысль, Ханаш. Пойми, я отказываюсь от мести не потому, что подчинился просьбе нашей матери, а потому, что убедился: футуввам надо не мстить, их надо уничтожать!

— И все это из–за любви к девушке? — запальчиво воскликнул Ханаш.

Арафа расхохотался во все горло.

— Любовь к девушке, любовь к жизни… Назови это, как хочешь. Да, прав был Касем!

— При чем тут Касем? Он исполнял волю своего деда.

— Кто знает? На нашей улице рассказывают сказки, а мы в нашей мастерской делаем дело. Но где уверенность в будущем? Завтра может явиться Аджадж и отнять у нас наш хлеб. А если я захочу жениться на Аватыф, на моем пути встанет Сантури со своей дубинкой. И в таком положении находится каждый на нашей улице, даже нищий. Мои тревоги — это тревоги всех живущих на улице, а моя безопасность — это их безопасность. И хотя я не футувва и не избранник Габалауи, я владею чудесными тайнами. Поэтому я сильнее и Габаля, и Рифаа, и Касема, вместе взятых.

С этими словами Арафа замахнулся бутылкой, словно собирался бросить, но вместо этого отдал ее Ханашу, сказав:

— Мы испробуем ее сегодня же ночью! Не хмурься!

Он вышел из мастерской и, усевшись на тахте, стал смотреть в окно, на передвижную кофейню. Снаружи постепенно темнело, а голос Аватыф продолжал призывать желающих выпить кофе или чаю. Девушка избегала смотреть на окно Арафы, а это значило, что он ей не безразличен. Арафа заметил улыбку на ее устах и улыбнулся в ответ. Сердце его наполнилось радостью. Он даже дал себе слово отныне каждое утро тщательно причесывать свои непокорные волосы.

Со стороны Гамалийи послышался топот ног и шум толпы людей, преследовавших вора. Из кофейни донеслись звуки ребаба, и голос поэта начал свой вечерний рассказ: «Первое слово о нашем господине управляющем. Второе слово о футувве нашем, Саадалле. Третье слово о футувве нашего квартала Аджадже…» Арафа очнулся от своих мечтаний и с тоской и гневом промолвил: «Ну, начинается! Когда же придет конец этим сказкам? Какой толк слушать одно и то же каждый вечер? Когда–нибудь поэт запоет песню, которая разбудит все кофейни, всю многострадальную улицу…»

96.

Что–то случилось с дядюшкой Шакруном: временами он начинал разговаривать так громко, будто произносил речь. Люди сочувственно говорили: «Старость есть старость!» А порой он приходил в страшную ярость из–за самой пустяковой причины, а то и вовсе без причины. Люди говорили: «Стареет!» Иногда же он надолго замолкал, не открывая рта даже тогда, когда нужно было что–то сказать. И люди говорили: «Да, это старость». А то вдруг он произносил речи, которые на улице считались крамолой.

И люди с опаской повторяли: «Все это от старости. Убереги нас от нее, Аллах!»

Арафа часто наблюдал за дядюшкой Шакруном из окна с сочувствием и беспокойством. Про себя Арафа думал: «Он почтенный человек, несмотря на рваное платье и нищету. На лице его лежит неизгладимая печать тех бед, которые довелось ему претерпеть после того, как минули счастливые времена Касема. К несчастью своему, он — современник Касема и, значит, успел узнать, что такое справедливость и благополучие. Он сполна получал свою долю доходов от имения, видел, как строились новые дома, а потом, по приказу Кадри, строительство прекратилось. Одним словом, он несчастный человек, переживший свое время!» На этом месте Арафа прервал свои размышления, так как увидел Аватыф, лицо которой, после того как он вылечил ей глаз, не имело ни малейшего изъяна. Арафа перевел взгляд с отца на дочь и с улыбкой крикнул:

— Сделай милость, напои чаем!

Она принесла ему чай, а он, прежде чем взять стакан из ее рук, желая задержать ее, сказал:

— С исцелением тебя, роза нашей улицы!

— Благодаря Аллаху и тебе! — с улыбкой откликнулась девушка.

Арафа взял стакан, постаравшись коснуться кончиками пальцев ее руки. Аватыф вернулась к своей кофейне. Легкость походки выдавала владевшую ею радость. Надо ему наконец сделать решительный шаг. Смелости у него хватает! Но следует хорошенько обдумать, как быть с Сантури. И зачем только Шакрун с дочкой попался на глаза футувве? Но что поделаешь! Бедняк выбился из сил, ходя за своей ручной тележкой, и был вынужден бросить это занятие и соорудить эту жалкую кофейню.

Издалека донесся шум и гул голосов, и все головы на улице повернулись в сторону Гамалийи. Оттуда выехала двуколка, везущая женщин, которые пели и хлопали в ладоши. В центре сидела невеста. Видно, ее везли из бани. Мальчишки бежали за повозкой, весело крича и цепляясь за борта. Повозка направлялась в квартал Габаль. Вся улица наполнилась пением, поздравлениями, приветственными возгласами. Вдруг дядюшка Шакрун громко и гневно крикнул:

— Бей! Бей!

Аватыф поспешила к отцу, усадила его и стала нежно гладить по спине. Арафа недоумевал: «Что случилось? Может быть, он просто бредит? Вот проклятая старость! Как же тогда выглядит наш дед Габалауи, если, конечно, он еще жив?!» Обождав, пока дядюшка Шакрун успокоится, Арафа осторожно спросил:

— Дядюшка Шакрун, ты видел Габалауи? Не глядя в сторону Арафы, тот ответил:

— Глупец! Разве ты не знаешь, что он уединился в своем доме еще до времен Габаля?

Арафа засмеялся, а Аватыф тоже улыбнулась.

— Да продлит Аллах твои дни, дядюшка Шакрун! — пожелал старику Арафа.

— Твое пожелание имело бы цену, если бы сама жизнь что–нибудь стоила! — воскликнул Шакрун.

Девушка подошла к Арафе забрать стакан и шепнула:

— Оставь его в покое. Он совсем не спит по ночам! Арафа страстно прошептал:

— Мое сердце принадлежит тебе, Аватыф! И, прежде чем она отошла, добавил:

— Я хочу поговорить с ним о нас с тобой!

Аватыф погрозила ему пальцем и отошла, а Арафа принялся развлекаться, наблюдая за играми детишек на мостовой. Неожиданно со стороны квартала Касем появился Сантури. Арафа непроизвольно отпрянул от решетки окна. Что привело сюда футувву?! К счастью, Арафа жил в квартале Рифаа и его футуввой и покровителем был Аджадж, которого он щедро оделял «подарками». Сантури подошел к кофейне Шакруна и остановился. Не отводя глаз от лица Аватыф, он сказал:

— Кофе без сахара!

Из какого–то окна послышался смешок. Из другого высунулась женщина и спросила: