У цыганок

Гаврилеску покраснел и, не решаясь поднять глаза, стал шарить по карманам. К счастью, кошелек с мелочью оказался поблизости, среди многочисленных платков. Отсчитав несколько монет, он протянул их кондуктору.

- Вы дали мне всего пять леев, - сказал кондуктор, указывая на свою ладонь.

- До Почтовой таможни.

- Не важно докуда, билет стоит десять леев. На каком свете вы живете? сурово произнес кондуктор.

- Я живу в Бухаресте, - гордо ответил Гаврилеску, поднимая глаза на кондуктора. - И езжу на трамвае по три-четыре раза в день вот уже не один год и всегда платил пять леев.

Теперь весь вагон с интересом прислушивался к разговору. Несколько пассажиров пересели поближе. Кондуктор подбрасывал монеты на ладони.

- Заплатите за проезд или выходите на следующей остановке.

- Трамвай подорожал года три-четыре назад, - вставил кто-то.

- Пять лет назад, - уточнил кондуктор.

- Даю вам честное слово... - торжественно начал Гаврилеску.

- Тогда выходите на следующей остановке, - перебил его кондуктор.

- Лучше уж доплатите, - посоветовал кто-то. - До Почтовой таможни идти далеко.

Гаврилеску отыскал в кошельке пять леев и доплатил.

- Странные происходят вещи, - прошептал он, когда отошел кондуктор. Решения принимаются за ночь, за двадцать четыре часа... Точнее, за шесть. Даю вам честное слово... Но в конце концов, зачем настаивать? Это был ужас-ный день. И что еще серьезнее, мы не можем жить без трамвая. Я, во всяком случае, вынужден по три-четыре раза в день ездить на трамвае. Впрочем, урок музыки стоит сто леев. Вот такую купюру. Но теперь и эта купюра не годится. Надо идти менять ее в банке...

- Дайте мне, - сказал пожилой господин. - Завтра обменяю в конторе.

Он вынул из бумажника купюру и протянул ее Гаврилеску. Гаврилеску осторожно взял ее и, внимательно рассмотрев, произнес:

- Красивая. И давно она в обращении? Пассажиры с улыбкой переглянулись.

- Года три, - промолвил один.

- Любопытно, что мне такая до сих пор не попадалась. Правда, я человек рассеянный. Артистическая натура...

Он спрятал купюру в бумажник и посмотрел в окно.

- Стемнело. Наконец-то!

И вдруг почувствовал такую усталость, такое изнеможение, что, закрыв лицо руками, зажмурился и так просидел до Почтовой таможни.

Он напрасно пытался открыть дверь ключом, потом долго жал на кнопку звонка, стучал - погромче, потише - в окна столовой, наконец, вернулся к входной двери и принялся дубасить кулаком. Вскоре в темном окне соседнего дома появилось белое пятно ночной рубахи, и хриплый голос крикнул:

- Чего скандалишь? Ты что - спятил?

- Простите, - произнес Гаврилеску. - Не знаю, что с моей женой. Она не откликается. И видно, ключ сломался, не могу войти в дом.

- А чего вам входить? Вы кто будете? Гаврилеску подошел к окну.

- Хоть мы и соседи, - начал он, - но, кажется, я не имел удовольствия с вами встречать-' ся. Моя фамилия Гаврилеску, и я живу здесь с женою Эльзой...

- Значит, не туда попали. Здесь живет господин Стэнеску. И его нету. Уехал на воды.

- Позвольте, - возразил Гаврилеску. - Мне очень жаль, что приходится вам перечить, однако, думаю, вы ошибаетесь. Здесь, в доме сто один, живем мы, Эльза и я. Живем четыре года.

- Господа, прекратите немедленно, спать не даете! - крикнул кто-то. Какого черта?!

- Он притворяется, будто живет в квартире господина Стэнеску...

- Не притворяюсь! - запротестовал Гав-рилеску. - Это моя квартира, и я вовсе не притворяюсь. И прежде всего хочу знать, где Эльза, что с ней случилось?

- Спросите в полиции, - сказал кто-то сверху.

Гаврилеску испуганно поднял голову.

- Почему в полиции? Что случилось? - взволнованно крикнул он. - Вы что-нибудь знаете?

- Ничего я не знаю, я хочу спать. И если вы затеяли разговор на всю ночь...

- Позвольте, - произнес Гаврилеску, - мне тоже хочется спать, я, можно сказать, очень устал... У меня был ужасный день. Жара, как в Аравийской пустыне. Но я не понимаю, что случилось с Эльзой. Почему она не отвечает? Может, ей стало дурно, она потеряла сознание.

И, повернувшись к двери дома номер сто один, он забарабанил кулаком что было силы.

- Послушай, я же сказал тебе, что там никого нет. Господин Стэнеску уехал на воды.

- Вызовите полицию! - закричал пронзительный женский голос. Немедленно вызовите полицию!

Гаврилеску перестал барабанить и, тяжело дыша, прислонился к двери. Только сейчас он почувствовал, что ноги не держат его, и сел на ступеньку, обхватив руками голову. 'Крепись, Гаврилеску, - шептал он, - случилось что-то очень серьезное, и они не хотят тебе сказать. Крепись, попытайся вспомнить...'

- Мадам Трандафир! - закричал он вдруг. - Как же я сразу не подумал! Мадам Трандафир! - крикнул он, встал и направился к дому напротив. - Мадам Трандафир!..

Кто-то сверху сказал уже более мирно:

- Оставьте ее в покое, беднягу...

- Но это срочно!

- Оставьте ее в покое. Господи, прости ее, грешную, она давно умерла!

- Не может быть! - крикнул Гаврилеску. - Я с ней говорил сегодня утром.

- Должно быть, вы путаете ее с сестрой, Екатериной. Мадам Трандафир умерла пять лет назад.

На мгновение Гаврилеску замер, потом сунул руки в карманы, вытащил несколько платков и, наконец, прошептал:

- Любопытно.

Он медленно поднялся на три ступени дома сто один, взял свою шляпу и надел ее. Подергал еще раз ручку двери, повернулся и нетвердыми шагами побрел прочь. Он шел медленно, ни о чем не думая, машинально утираясь платками. Корчма на углу была еще открыта, и, послонявшись вокруг, он решил зайти.

- Можем дать вам только стакан вина, - сказал мальчик-официант. - Мы в два закрываемся.

- В два? - удивился Гаврилеску. - А сколько сейчас?

- Два. Даже больше...

- Ужасно поздно, - прошептал себе под нос Гаврилеску и подошел к стойке.

Лицо хозяина показалось ему знакомым. ~ Вы не господин Костикэ? спросил он с бьющимся сердцем.

- Да, - ответил хозяин, разглядывая Гаврилеску. И, помолчав, заметил: Будто и я вас знаю.

- Будто, будто... - произнес Гаврилеску и растерянно улыбнулся. - Я давно отсюда, - продолжал он. - У меня здесь были друзья. Мадам Трандафир.

- Да, Господи, прости ее, грешную...

- Мадам Эльза Гаврилеску.